Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер
Обняв отца, я наспех собрал сумку, задержав довольный взгляд на льняном мешочке с подарком, и поспешил на встречу с Ливием.
На перекрёстке мы и столкнулись, ударившись лбами. Лишь посмеявшись боли, нашли ближайший холм – название затянулось былью. Взбежав, завалились на пушистый травяной ковёр. Пастух увёл рыжих коров к вершине, мимо проскрипела телега с громоздкой поклажей и, хихикая, промчались смуглые босые плебейки.
Быстрый ход массивных облаков отвлёк нас от дружеской драки, похожей на возню зверят. Я положил темя на сцепленные ладони, пожёвывая кончик мятлика. Ливий попытался оттереть зелень с тоги, но плюнул на это дело и сел, обхватив колени.
– Матушка заругает, – пояснил свои действия он со смущённой улыбкой. – Она не шибко радуется, когда я балуюсь.
Мы без договоров дотронулись до серёжек – шалость, за которую Кирка Туций здорово нас отчитала. И рассмеялись. Я выронил травинку, поэтому вытянул новый мятлик и пожевал сочный стебель.
– Ливий, а Ливий? Почему тебе дали такое имя? Небо было таким же синим в твой день рождения[12]? – поинтересовался я, продолжая любоваться облаками.
– В честь прадедушки, – ответил Ливий. – А ты родился солнечным утром?[13]
– Тёмной ночью, – передразнил я. – Отец рассказывал, что матушка быстро принесла меня в мир, то есть я был порождением стремительного света, пришедшего на этот свет.
– Лихо!
Мы замолкли, обдумывая разговор. Тишину нарушил Ливий – показав на несущееся по небосводу облако, предположил:
– Похоже на гуся.
– И ничуть не похоже.
– Похоже. На румяного запечённого гуся. А вокруг – ты погляди! – цитрусы, пропитавшие соком волокнистое мясо. Оно прямо отходит от костей, пальчики оближешь!
Я вскочил на ноги. Отбросив мятлик, закрыл собой солнце и спросил:
– Ты голоден?
– Пожалуй, да.
Удачнее момента для моей задумки и придумать было нельзя: я засунул руку в набедренную сумку и вызволил мешочек. Положив его в ладони друга, попросил поскорее открыть. Ливий так и поступил: вытащил засахаренный цукат необычного тёмно-зелёного оттенка.
– Во время януарских агоналий принято дарить сласти, чтобы не гневать Януса, – поделился я тем, что успел выучить, готовясь к обязанностям Царя священнодействий. – Сейчас ноябрь, а не январь, но раз сегодня начался твой следующий год, то пусть он будет урожайным и сладким.
– Луциан, ты приготовил лакомство сам? – Ливий бережно держал сласть в ладони, поднимаясь на ноги.
Он встал, счастливый до безобразия. Я остался очень доволен собой – признаться, переживал, что Ливию подарок покажется глупым.
– Да. Я не расскажу, какой у сласти состав, но, поверь, во всём Риме не сыщешь подобного рецепта! – бахвалился я. – Особенный подарок для особенного друга!
Ливий со смехом обнял меня и поблагодарил. Оторвавшись, он разломил угощение напополам и протянул мне одну часть. Я с непониманием склонил голову к плечу, но Ливий настойчиво положил половину в руку, а сам отправил в рот свою. Так мы разделили трапезу.
И тёплая осень, и голубое небо с цепью облаков, похожих на гусей, и холм, и наша с Ливием Туцием Дионом дружба – всё казалось вечным, незыблемым. Я отплевался, потому что идея смешать полынный порошок с лимонной начинкой оказалась дурной. Именинник жевал, старательно корча довольное лицо. Как мы смеялись, когда шли к домусу Туциев, чтобы насытиться до отвала и натворить забавных шалостей!
Всё казалось вечным. Всё казалось незыблемым.
– Кто мог знать, какое горе нас постигнет ровно через год, – закончил я, разглядывая мазки, которыми изображалась на перекрытиях ольха. Стены серебрил лунный свет. – Надо сказать, с тех пор я научился готовить – за мои десерты теперь и убить не грех.
Я негромко посмеялся и окинул взором Ливия: его плечи едва вздымались в ровном дыхании. На каком моменте рассказа он сбежал под крыло Сомна? Можно было только порадоваться, ибо даже страшный кошмар не тошнотворнее креплёного вина, которое Ливий спёр на рынке.
Сна не было ни в одном глазу. Я поднялся с ложа, чтобы побродить по Дому Весталок, предавшись глубоким думам. Перед дверью вспомнил о полезном мешочке – отвязав от пояса, оставил лекарство на столике около графина с водой. Так, чтобы похмельный Ливий сумел обнаружить его по пробуждении.
Я побродил между колонн, едва не вписался в домашний алтарь, посвящённый Весте, извинился парой поклонов и впечатался задом в кувшин. Он пошатнулся, но я сумел выровнять положение тумбы-подставки. Лёгкая дезориентация была моей вечной спутницей, с которой ни одна дева не сравнится.
«Погуляю в перистиле, чтобы не заблудиться, – подумал я, – а под утро приму травы, чтобы не опьянеть в дороге».
Только выйти из домуса мне не дали. В конце крытого перехода расплескалась жидкость. Вспышка – и разразилось пламя. Стремительный поток жаркими клубами повалил на меня. Расширенными от ужаса глазами я пару мгновений наблюдал буйство стихии.
– Проклятье… Пожар! – Я подорвался, поскользнувшись, и рванул что есть мочи к лестнице, чтобы разбудить Ливия.
По пути сорвал портьеру, отделявшую складское помещение, и накрылся с головой.
Распахнув дверь ценакулы с ноги, я приготовился разбудить Ливия и забрать анкил, но тот уже не спал. Продемонстрировав невооружённые ладони, я обвёл помещение беглым взором, и вновь посмотрел в центр, где развернулась картина более жаркая, чем бушевавший в цоколе пожар.
– Луциан, – прошептал испуганный Ливий.
Его стиснул в объятиях серо-зелёный труп этрусского торговца. С бороды и волос капала розовая от крови вода; в серых слепых глазах уже не теплилась жизнь, а окровавленная туника прилипла к телу, которым он льнул к Ливию. Абсурдности ситуации прибавляло то, что этруск бесконечно повторял бессвязные слова вроде:
– …Как же я тебя люблю, сынок! Вот знал я, что вернёшься ко мне, будем теперь вместе торговать, общее, семейное ремесло, правда же, Арунт? Тот злодей-римлянин похитил тебя, но я сделаю, как он просит, и он отпустит. Я люблю тебя и никогда не оставлю!..
– Твою мать, – выдохнул я, потерев переносицу. – Ливий, приворот. Приворот сработал.
– Хорошенькое проявление любви, – хмуро шепнул Ливий и скосил глаза на острие клинка, направленного ему в спину рукой торговца.
У меня забегали глаза, будто в поисках адекватного ответа, но хватило лишь на то, чтобы развести руками с нервным смешком:
– Любовь зла.
V. E CANTU DIGNOSCĬTUR AVIS
* Птица узнаётся по пению
Огонь облизывал перила лестницы. Я убедился в этом, выглянув ненадолго и захлопнув дверь. Поводя ладонью перед лицом, закашлялся и незаметно юркнул к анкилу. Прикрыв
