Ржевский. Том 2 - Семён Афанасьев
— Мне иногда кажется, ты в мою школу больше меня самого ходила, — блондин озадачился. — Хренасе. Вот ты сейчас сказала — я вспомнил. А до этого как провал в памяти был.
— Чей человек Воронцов, по-твоему? — теперь она спрашивала именно что для поддержания разговора. — Из этой троицы?
Ржевский задумчиво взглянул на неё и мгновенно из лопоухого валенка превратился в кого-то другого. Более серьёзного и куда как более глубокого.
— Ты в твои небольшие годы, — начал отвечать он занятно, — можешь подумать, что надо от трёх два отнять. Из списка наследников, которых трое, вычитаем Дмитрия, моего тёзку, да Юлию. Оставшийся и есть негласный босс графа — поскольку он прямо проговорился.
— А ты думаешь иначе? — Наджиб удивилась.
— Блин. Врать не хочу и не буду, а начни отвечать правду, — Ржевский недоговорил и опять заржал спаривающимся ахалтекинцем.
— Тебя за попу ущипнуть? — предложила менталистка. — Для стимуляции? Рожай уже, гений мысли. Не ломайся, как…
— Если Воронцова воспринимать как потенциальную агентуру, на него карточку заполнить бы надо. Если бы такую карточку заполнял я, я бы обязательно отметил: собственной твёрдой жизненной позиции не имеет, склонен к измене и предательству. Под влиянием внешних факторов. Получается, хозяин его только думает, что он хозяин. До поры верно, а там как карта ляжет.
— Ржевский, а у меня для тебя очень приятная новость есть. — Серьёзно сказала Наджиб спустя долгую минуту полнейшей тишины. — Когда ты вот такой, как сейчас, у меня ноги сами разъезжаются. Не когда ты ваньку валяешь, ещё и так убедительно, что даже я, менталистка седьмого ранга, в твой кретинизм добросовестно верю.
— Иди нахрен, — всё тем же тоном, не меняя выражения лица, предложил опекун. — Держи свои колени сдвинутыми, а попу зажмуренной. Кажется, так ваша поговорка звучит?
— Примерно. А чего это ты вдруг… — Мадина убрала контроль мимики и с интересом заглянула спутнику в глаза. — Что это с тобой? Куда делась твоя перманентная эрекция, и в прямом и в переносном смысле?
— Если ты раздвинешь ноги для меня ТАКОГО, то первой моей половине этого будет слишком много, а второй — слишком мало. — Дальше Ржевский шмыгнул носом, забросил в рот извлечённый из сахарницы кусочек сахара, захрустел им и превратился в себя обычного. — Не нужно никаких жертв, я тебя умоляю! Ты сама правильно говоришь: чтобы только кочерыжку попарить, есть другие женщины. Не такие, как ты, а в стиле княжны Барсуковой скорее: и на вещи проще смотрят, и…
— И обязательств с твоей стороны никаких. Понято, принято, — ровно кивнула Мадина. — Перепихнулись и разбежались, совокупление не повод для знакомства.
На душе отчего-то на пустом месте стало досадно. Вроде и оснований нет, но как будто чего-то недостаёт.
Что за фигня, раньше такого не было.
Глава 10
— Ладно, давай откровенно поговорим на эту тему, — вздыхаю. — Похоже, назрело время. А то ты надулась, как мышь на крупу, мне не нравится. Давай хоть отношения проясним, что ли, пока время есть и момент выдался.
— Много ты понимаешь, Дим, — Наджиб отпускает внутренние вожжи и внешне расслабляется. — Я мимикой владею профессионально. Если ты думаешь, что что-то читаешь по моему лицу, это значит лишь, что я позволила.
— Да я не по мимике твоей читаю, а по словам и действиям! Возвращаясь к нашему вопросу. Каждая ценность имеет свою стоимость, согласна?
— Конечно.
— Интим в том числе, правильно?
— Никогда не думала об ЭТОМ как о ценности, — Мадина резко задумывается.
— А люди вообще в рынке слабо разбираются, — говорю абсолютно серьёзно. — Даже те, кто о себе думает иначе. Ценности, кстати, бывают материальными и нематериальными.
— Ты философ или у нас сейчас языковой барьер?!
— Ни то, ни другое. Просто кое-кто маленькая, но считает себя взрослой. Дай определение слову «ценность»?
— Золото, — собеседница задумывается. — Платина, серебро, бриллианты, сапфиры, рубины, что бы ещё назвать. Меха! Шёлк! Ещё…
— Тормози. Ты сейчас примеры приводишь, причём со своей колокольни. А я просил определение дать.
— Ржевский, ты меня пугаешь.
Вопросительно изгибаю бровь и ничего не говорю.
— Когда ты задумчиво объясняешь с видом учителя, я начинаю опасаться, что совсем тебя не знаю.
— Мы все себя порой немного не знаем, что уж о других говорить.
Чёрт, нездорово у неё глаза вспыхнули.
— А вот тебе моё определение, — продолжаю. — Ценность — это то, за что другой готов платить. Деньгами, их эквивалентом, услугами, своими ценностями.
— А какой у денег эквивалент?
— Скажем, в вашем же понятийном аппарате сами деньги бывают фиатными и товарными… Погоди, помолчи, не уводи меня в сторону. Потом вопросы задашь.
— Говори, говори, — Мадина подпирает подбородок рукой и весело хлопает глазами. — В такие моменты я сама себе завидую. И что ты ко мне первый на улице подошёл, и что за меня очень непростых людей победил, и что деревянные дома — на наши мерки тоже ценность.
— ТОРМОЗИ! Вот. Ты сама к нужному месту подошла. Мне сейчас нужно что-то кроме интима от баб?
Смотрю ей в глаза, не отводя взгляда.
— У тебя блок, — теперь вздыхает она. — Ты хитрый. С тобой мой ментал бесполезен почти.
— Отвечай на вопрос. Ты далеко не дура, можешь мозгами сообразить, когда в чужой голове напрямую не видишь.
— По повадкам да по твоей фамильной репутации тянет ответить, нет. Ничего тебе кроме **зды от женщины не надо. Ни от какой, да и то — разок побаловаться. Такие как ты через год потом и не вспомнят, как по имени звали! Ничего, что откровенно?
— Ты очень деликатно смягчила. Не то что как зовут, а и в лицо достаточно часто тоже. Особенно если с пьянкой совмещалось.
— М-да уж. Не буду сквернословить.
— Например, мой рекорд, когда больше десяти раз за раз, кабы не ты, я б вообще не вспомнил. Молчу про тех японских ассистенток, которые мне в сауне его ставить помогали: сиськи ещё может узнаю, хотя и не факт, а вот что иное — точно мимо.
— Спасибо за откровенность, но моё имя ты уже хотя бы выучил. Как и лицо.
— Теперь к вопросам конвертации, — вздыхаю. — Для меня интим — самодостаточная вещь и кроме него мне больше ничего не надо, правильно?
— Это ты у меня спрашиваешь? Блок вначале убери!
— А ты на твоей работе должна уметь прогнозировать абсолютно всех людей, — по-прежнему гляжу
