Азовский гамбит (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

– Разве нет у тебя сестры или матери? – высоко подняла бровь княгиня.

– Да что ты такое говоришь, Аленушка! – всплеснула руками юная подружка. – У матушки одни домашние заботы на уме, с ней разве посекретничаешь?

– А Глаша?

– И та с тех пор, как замуж выскочила недалеко ушла! Все мой «Первушенька ненаглядный, сокол ясный, голубь сизокрылый!» – очень похоже передразнила она отсутствующую сестру, отчего обе тут же засмеялись.

– А ты разве замуж не собираешься? – лукаво улыбнулась Щербатова.

– Что я там не видела? За детьми ходить, да сопли им вытирать я и в Кремле могу, слава богу, меня туда с отцом всякий день пускают.

– А Петя твой как же?

– А что. Петя? Он супротив отца не пойдет, а князь Пожарский ему на стрелецкой дочери жениться не дозволит.

– А если государь, прикажет?

– До того ли ему? У него одна война на уме, да дела всякие. Вон опять ускакал незнамо куда, да почитай неделю глаз не кажет. А без него до того скучно, что и передать нельзя. Царевич с царевнами взаперти сидят, мистерий и тех не устраивают!

– Вот горе-то, – понимающе усмехнулась Алена.

– Да! А я уж не молодешенька, уже аж семнадцатый год пошел, а жизни вокруг никакой нет. Так и состарюсь, ничего не узнав и не увидев!

– Что уж мне тогда говорить?

– Ты совсем другое дело, – со значением в голосе заявила девушка, – тебя Он любит!

– Любить детка можно по-разному, – горько покачала головой молодая вдова. – Ты думаешь, он Лизку Лямкину не любил, или ту Настю, к которой каждый год на могилу ездит и поминанье заказывает?

– Нашла с кем сравнивать, – фыркнула Машка. – Ты – такая-такая… даже краше меня!

– Так они тоже не кривые были.

– И что? И вообще, нашла о чем вспоминать. Вот увидишь, вернется государь из своего похода и сразу к тебе посватается!

– Эх, Машенька, где ты такое видела, чтобы царь на вдове женился?

– Видеть, врать не буду, не видела, а вот читать – читала. В старопрежние времена случалось такое! Вот Цезарь Август к примеру…

– Ага, только детей у него своих не было, и трон наследовал его пасынок Тиберий, при котором Христа распяли! Маша, ты таковыми разговорами моего сына Ванечку погубить хочешь?

– Ой, что ты, – испугалась девушка. – Он у тебя такой славный… и так схож с …

– На мальчика маленького он похож, а более ни на кого! – строго прервала ее Алена.

– Ладно-ладно, не буду больше! Только ведь у государя лишь один сын, а ты ему уж точно еще родить сможешь…

– Машка!

– Все, не буду – не буду! Однако будь ты царица, да намекни князю Дмитрию Михайловичу, он, верно, сына неволить не станет…

– Ишь хитрюга какая! Я думала, она обо мне печалится, а у нее своя корысть на уме!

– Да ладно тебе, Аленушка, ведь так бы всем было хорошо. Ну, признайся, коли бы он посватался, ты согласилась?

– Эх, девонька, не то, что согласилась, босиком бы по снегу побежала… да только…

– Что, только?

– Ничего. Спать пора. Батюшка твой, видать, сегодня домой не пойдет, так что ложись у меня. Утро вечера мудренее, тогда и поговорим.

Утро и впрямь оказалось мудренее, в том смысле, что подкинула только что прибывшему боярину и его домашним новых забот. И началось все еще в самую рань, когда в ворота усадьбы начали тарабанить древками копий царские ратники.

– Кто там? – зычно выкрикнул Лукьян, на всякий случай, обойдясь без ругани, а то мало ли кого нелегкая принесла.

– Открывайте! – послышалась с той стороны ломанная речь с немецким акцентом. – Господин фон Гершов желает видеть хозяина!

Царский ближник, будь он хоть трижды немец не та фигура, чтобы держать его на улице, так что ворота вельяминовские холопы без промедления отворили. Но опаску тоже терять не след, а потому въехавших во двор всадников тут же окружили вооруженные люди. Те, к слову, тоже явились снаряженные как на войну. Сам хозяин и его засидевшийся гость тоже вышли на встречу и теперь внимательно взирали с высоты крыльца на прибывших. Приказать принести себе кафтаны они, правда, не догадались, и теперь стояли в одних рубашках, но зато с обнаженными саблями в руках.

– О, барон приперся, – узнал фон Гершова Анисим.

– Здравствуй, друг Кароль, – более радушно поприветствовал померанца хозяин дома. – Заходи, гостем будешь.

– Благодарю, – изобразил вежливый поклон начальник всех немецких наемников в русском царстве и, спешившись, поднялся к друзьям, – только гостить теперь недосуг.

– Случилось чего? – поинтересовался Пушкарев, и чтобы не упасть, схватился свободной рукой за перила.

– Вы что, пили? – принюхался фон Гершов.

– Так за встречу!

– О, майн гот, в городе творится, черт знает что, а вы пьянствовать!

– Да что случилось то?

– Бунт!

– Тьфу, немец проклятый, – с досадой пробормотал Анисим, – так хорошо сидели, а он все испортил!

Дальнейший путь Охотницкого полка проходил по воде. Течение, слава богу, было попутным, так что грести вчерашним татям было не тяжело. Иногда, впрочем, случались мели, и тогда барки приходилось разгружать и тянуть бечевой, но чем ниже они спускались, тем шире и полноводнее становилась река, и тем меньше хлопот было у новоиспеченных царских ратников.

Еще меньше их оказалось у полкового лекаря пана Попела. Его возок, единственный к слову из всего обоза отправившийся дальше, был погружен на самую широкую барку или как его еще называли – струг. В нем находились присланные из аптекарского приказа снадобья, а под ним само собой устроилось спальное место для эскулапа и его нежданного помощника.

Этот странноватый парень взял на себя большую часть хозяйственных забот, впрочем, Вацлав и не подумал ему препятствовать. Убедившись, что его спутник с привычной ловкостью и сноровкой управляется со всеми делами, молодой человек предпочел заняться своими, а именно самообразованием. Целыми днями напролет, а иногда и ночами, он проводил за чтением медицинского трактата, посвященного полевой хирургии, который он так удачно раздобыл в Мекленбурге.

Не жалея ни себя, ни времени, при надобности и немилосердно коптящих и потрескивающих сальных свечей, Вацек вгрызался в тяжелый, написанный на латыни текст. Голова пухла от терминов. А хотелось запомнить сразу и всё. Благо на память он никогда не жаловался, что и помогало прежде в учебе. Там, где другие часами корпели над фолиантами и зубрили наизусть, ему хватало пару раз прочесть, чтобы наутро без запинки отвечать самым строгим экзаменаторам.

Жаль только с медициной прием, отлично помогавший при освоении «артес формалес» и «артес реалес»[19], срабатывал не всегда. Ведь мало запомнить слова, надо еще разобраться, чтобы верно поставить диагноз, ведь иначе невозможно будет ответить на три проклятых вопроса: как, когда и чем лечить? Тут без практики и вдумчивого разбирательства делать нечего.

Самозваному доктору, в который раз припомнился тот день прошлой осени, который и определил его дальнейшую стезю и судьбу.

Доктор наклонился над раной и втянул длинным носом воздух, ясно ощутив сладковатый запах тления. «Гангрена. Шансов нет». Он оглянулся на молодую жену и с тоской посмотрел на ее бледное лицо. «Надо тянуть время. Что-то делать. И искать средства к спасению. А пока будем изображать кипучую деятельность».

– Мне нужен свет. И пусть все уйдут. – Твердо и решительно, с давно усвоенной манерой приказывать и распоряжаться, произнес врач.

– Но-но, ишь раскомандовался, – буркнул угрюмо капрал Нильс.

– В таком случае я снимаю с себя всю ответственность. – Со всей возможной твердостью, внутренне замерев в ожидании ответа.

– Вот что, ребята, – вмешался молчавший до сих пор Кирх. – Похоже лепила говорит дело. Так что не станем ему мешать… что уши развесили, сукины дети? Ну-ка марш отсюда, пока я вам ноги не повыдергивал!

Спорить с профосом никто не решился, и солдаты начали спешно покидать комнату своего командира, пока быстрое на расправу начальство не приступило к исполнению своих угроз.