Азовский гамбит (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

Иван Оченков, Антон Перунов

Азовский гамбит

Глава 1

Звонарь Никодим был уже не молод, и забирался на колокольню с трудом. Давно следовало приискать ему замену, да все как-то недосуг было. Да и куда его тогда девать, старого? А тут такое дело, царица Катерина вот-вот должна от бремени разрешиться и как, значит, родит, надо ударить в колокол. И чтобы не позже чем иные и прочие! Первым, конечное дело, зазвонит колокольня Ивана Великого, потому как она ближе всех к Кремлю, а потом к ней присоединятся звонницы всех прочих соборов и церквей златоглавой Москвы.

– И будет благолепно! – наставительно добавил отец Геронтий.

– Все исполню, батюшка, не сомневайтесь, – почтительно поклонился звонарь.

– Смотри мне! – внушительно прогудел священник, после чего добавил со значением, – чтобы ни как в прошлый раз!

Тогда и впрямь вышло неладно, но Никодим ей-ей не виноват! Пришел к нему кум Семен, что б ему ни дна, ни покрышки, окаянному! И ведь всегда этот стрелец таков, где бы ни появился, обязательно народ до греха доведет. Вот и тогда приперся, аспид, с цельной баклагой браги и давай жаловаться, как его по службе обошли и без награды оставили. А ведь он во время бунта самого набольшего вора Телятевского порешил и царский венец в казну вернул! И вот как было хорошего человека в его горе не поддержать?

Хотя, конечно, про то, что его совсем уж обошли, Семен брешет! Сказывают, Иван Федорович тогда с себя кафтан снял и ему на плечи одел, а помимо того и казны отсыпали полной мерой, и иных наград не пожалели, да только Семке впрок ничего не пошло. Лавка сгорела, самого из стремянного полка погнали, а все через его поганый язык! Ну да бог с ним, пустобрехом!

Вот поэтому, он и пыхтел сейчас, забираясь на колокольню. Глядишь, благовест начнется, он уже тут как тут. Так потихоньку карабкаясь с одной ступеньки на другую, старый звонарь добрался до верха своей колоколенки и только собрался передохнуть, как на Иване Великом начался перезвон.

– Слава тебе, Господи, успел! – перекрестился Никодим и схватился за прицепленную к билу веревку.

А над Москвой уже плыл малиновый перезвон. Заслышав его многочисленные прохожие оборачивались к церквям и, сняв шапки, крестились, благодаря господа, за ниспосланную им милость. Все же, как ни крути, а это первый ребенок у государя, рожденный на Руси. Царевич Дмитрий с царевной Евгенией в неметчине на свет божий появились, да крещены были по лютеранскому обряду. Уже здесь святейший патриарх Филарет ввел их в лоно Православной матери церкви, а то ведь стыдно сказать, царевича прежде, прости господи, Карлой звали![1]

Когда зазвонили колокола, я, как и полагается верному мужу и отцу семейства ждал в своих покоях, чем все кончится. Я – это царь всея Великия Малыя и Белыя Руси Иван Федорович. Или Великий герцог Мекленбурга Иоганн Альбрехт третий этого имени. Тут уж кому как нравится. Ну, а в прошлой, теперь уже такой далекой жизни Иван Никитин, глупо погибший от ножа грабителя, и очнувшийся в теле юного принца.

Сколько приключений, опасностей и боев мне пришлось пройти, чтобы из простого принца, каких в Германии как блох на собаке, стать царем в огромной стране, вы себе и представить не сможете. Да вам и не надо. Главное, что я здесь и сейчас. На дворе глубокая осень 1620 года или как считают у нас первая половина 7129 от сотворения мира.[2]

Смута давно окончилась, причем с совсем иными результатами, нежели в моем прошлом-будущем. Смоленск мы у поляков отобрали. Выход к Балтийскому морю шведам не отдали. Да и вообще, шведский король Густав-Адольф мой лучший друг, не говоря уж о том, что я женат на его сестре. Это она сейчас рожает в покоях построенного мною для нее Теремного дворца. Причем, довольно давно. Подробности мне не сообщают, но не трудно догадаться, что роды выдались трудными. Но, к счастью, все уже закончилось. Вон даже из сеней слышен топот сапог посланника, потом какой-то грохот…

– Надежа-государь! – открыл непутевой головой дверь споткнувшийся о порог торопыга.

– Ну?!

– Не вели казнить!

– Не буду.

– Вели слово молвить!

– Да говори уже!

– Пресветлая государыня-царица Катерина Михайловна, милостью божьей от бремени благополучно разрешилась!

– Слава тебе Господи! – истово крещусь я, после чего снова смотрю на посланца.

Тот уже успел приподняться и не лежит, протирая брюхом дорогой паркет, а стоит на коленях, улыбаясь во весь рот. Оно и понятно, принесшему радостную весть полагается награда, а уж за такое…

– Кто родился? – вопросительно посмотрел я на него.

– Э… – растерялся слуга.

Этого ему, судя по всему, не сказали, а сам поинтересоваться он не сообразил, и теперь улыбку на его курносом румяном лице медленно сменила растерянная гримаса.

– Так кто, мальчик или девочка?

– Не вели казнить!

– Снова здорово, – махнул я рукой и потянулся к поясу.

Там у меня богато украшенная золотым шитьем калита – поясной кошель, в свое время давший прозвище первому великому князю Московскому. Вещь, на самом деле, довольно удобная и в некоторых случаях незаменимая. Как вот теперь.

– Держи, торопливый ты мой, – с усмешкой протянул принесшему благую весть юному придворному серебряную монету.

– Благодарствую, царь-батюшка! – облегченно вздохнул тот и попытался поцеловать руку.

Честно говоря, ужасно не люблю этого, как впрочем, и земных поклонов, старинных, пошедших еще от Византии обычаев и этикета и прочих радостей монаршей жизни. Но положение обязывает и приходится терпеть.

– Добрый ты, государь, – неодобрительно проворчал ближний боярин Иван Никитич Романов, составлявший мне компанию. – За что эдакого недотепу к руке допускать? Вот пару плетей за нерадивую службу в самый раз!

– Ладно тебе, – отмахнулся я, после чего снова обернулся к посланцу, – что-то я тебя, брат, не припомню, ты чьих будешь?

– Из Горчаковых я! – с готовностью ответил тот, преданно поедая меня глазами. – Василием крестили.

– Так вот за кого патриарх просил…

– Готов служить тебе верой и правдой! – немного патетически воскликнул юноша, которого так и хочется назвать падаваном.

В принципе, расклад понятен. Иван Никитич со своим родным братом Филаретом, мягко говоря, не ладит, а Горчаковы как раз активные сторонники патриарха. И глава Земского приказа, в отличие от меня многогрешного, чужака сразу почуял и теперь спуску не даст. Оно и хорошо, пусть между собой собачатся, меньше времени будет против меня злоумышлять!

Перед покоями царицы небольшое столпотворение. Входить внутрь персонам мужеского пола за исключением особ духовного звания и докторов не положено. Впрочем, сейчас и схимникам нельзя. Вон толпятся в углу с постным видом и по сторонам зыркают. Не иначе патриарха ждут.

Прочие придворные чины, спальники, стольники, напротив, лыбятся как пришибленные. Потому как любое событие в царской семье, не говоря уж о рождении ребенка вне зависимости от пола, все одно повод для наград всем тем, кто вообще никаким боком не причастен. Стоят и перебирают, что им от щедрот государевых перепадет? Кому кубок серебряный, кому чару золотую, кому шубу соболью… На войну дармоедов отправить, что ли? Пусть послужат родине, сукины дети!

Хотя, слава тебе господи, никакой войны пока что нет. С поляками «Вечный мир», да им сейчас и не до нас. С турками ратятся из-за Молдавского княжества. Те в свою очередь с ними по той же самой причине. И даже крымские татары после того как казаки не без моей помощи захватили Азов попритихли и старательно делают вид, что никакого дела до моих владений им нет и даже дороги туда не знают.

Кстати, о делах на Дунае. Никакой Румынии пока что нет, и не предвидится, а на месте ее два вассальных от Блистательной Порты княжества. Валашское и Молдавское. Есть еще Трансильвания, тоже зависимая от турок, но большинство ее жителей даже не подозревают, что их потомки станут румынами, а искренне считают себя венграми.