Эндрю Фукуда - Добыча
Я молчу.
— Извини, — говорит она. — Я не хотела лезть не в свое дело.
— Нет, все в порядке. Я просто пытаюсь подобрать слова.
— Мне не надо было, это твое…
— Ее звали Пепельный Июнь. Как и я, она жила в столице, притворившись одной из них, — слова слетают с языка быстро, я слишком долго их сдерживал. — Мы были знакомы много лет, не зная, что так похожи. Узнали только несколько дней назад, когда оказались в Институте. Когда нас раскрыли, она пожертвовала собой, чтобы меня спасти.
— Мне так жаль, Джин. Я не знаю, что сказать.
— Я не хотел ее оставлять. Я пытался за ней вернуться. Но у меня не было выбора. Я ничего не мог сделать. Их было слишком много. Возвращаться было бы самоубийством…
— Это правда, — тихо говорит Сисси. — Ты ничего не мог сделать. Я же тоже была там, Джин, я видела эти толпы, гнавшиеся за нами. Ты сделал единственное, что мог, — убежал.
Джейкоб громко стонет мне в ухо. Я понимаю, что слишком сильно его стиснул, и ослабляю захват.
Спустя несколько очень долгих секунд Сисси мягко произносит:
— Ты ничего не мог сделать, Джин.
— Я знаю.
— Мне правда очень жаль.
После этого мы долго молчим. Веревка поскрипывает и затихает.
— Сисси.
— Да?
— Я хочу тебе кое-что сказать, хорошо?
Пауза.
— О чем? — спрашивает она.
— Об Ученом.
— Продолжай.
— Я кое-что от вас скрыл.
— Кажется, я знаю, что это, — говорит она после небольшой паузы.
— Нет, не думаю. Только не это.
— Он твой отец, правда?
У меня отпадает челюсть и летит до самого дна колодца.
— Откуда ты… что?
— Тссс, остальных разбудишь.
— Он тебе обо мне рассказывал?
— Нет, никогда.
— Тогда откуда ты…
— Я видела, как ты двигаешься. Почти так же, как он. Как ты сидишь на земле, вытянув одну ногу, согнув другую и поставив подбородок на колено. Потом у тебя глаза той же формы и того же цвета. Ты думаешь с таким же выражением лица. Ты даже говоришь так же.
— Остальные что-то заподозрили?
— Ха. Они поняли сразу, как мы тебя увидели.
— Не может быть.
Она усмехается.
— Мы, конечно, жили в изоляции, но это не значит, что мы не видим очевидного. — Она опять двигается, и веревка колышется. — Думаешь… он там, наверху?
— На небе?
— Нет там, в конце тоннеля, куда бы он ни вел.
— Хорошо бы. Для меня нет ничего важнее, чем найти его… — я умолкаю, пораженный собственными словами. Но это правда. С того самого момента, как я увидел свое имя на том камне, я почти ни о чем другом не могу думать. — Я дойду до самого края земли, чтобы найти его, Сисси.
Она молчит, будто ждет, что я продолжу.
— Можешь кое-что мне рассказать? — спрашивает она.
— О чем?
— Как это было? Как вы жили? — неуверенно спрашивает она. — У тебя были братья или сестры? Твоя мать была жива? Вы были счастливой семьей? Расскажи, как вы жили среди этих чудовищ.
Минуту я молчу.
— Сестра и мать умерли, когда я был маленьким. Однажды утром они ушли вместе с отцом, а вернулся он один. Их съели. Об этом говорили и годы спустя. О том, как на закате тут прямо посреди города чудом возникла девочка-гепер с матерью. Рассказывали, что девочку сбил экипаж и ей переломало ноги, а мать по глупости осталась рядом. Когда толпа набросилась на них, мать накрыла девочку своим телом. Все было кончено за несколько секунд.
Веревка скрипит.
— Мне так жаль, Джин. Не будем больше об этом говорить.
Мне кажется, что разговор закончен, но неожиданно для себя я заговариваю снова. Сначала сбивчиво и неуверенно, слово, два слова, предложение. Потом словно что-то переключается, слова разгоняются, мысли и воспоминания льются потоком. Мне уже не кажется, что я выталкиваю слова из себя, они выходят сами, это как исповедь, катарсис. Когда я заканчиваю говорить, Сисси молчит. Я боюсь, что она заснула, но слышу ее шепот:
— Жаль, я не могу взять тебя за руку.
Снежинки медленно пролетают мимо меня и исчезают в темноте под ногами.
10
Сисси права. На следующий день мы поднимаемся на поверхность. Выход из вертикального тоннеля оказывается совсем близко. Руки и ноги замерзли и затекли, но льющийся на нас свет согревает и словно смазывает наши суставы теплым маслом. Скоро мы забываем о мозолях на ладонях и кровоточащих пальцах, сосредоточившись на том, чтобы дотянуться до следующей ступени. А потом до следующей. До тех пор пока мы, как новорожденные младенцы, не вырываемся из темной трубы на свет, жадно хватая холодный горный воздух и щурясь от яркого солнца. Мы оказались в зеленой долине. Со всех сторон вздымаются, как узловатые пальцы, отвесные гранитные утесы. Легкая дымка висит над землей, окутывая окружающие деревья; они выступают из тумана как стражи, пришедшие нас приветствовать. Или сказать, чтобы мы убирались.
Над нами вздымается огромный пик. Высокий, гордый, со скалистыми, изрытыми дождем и снегом склонами, он как будто зло щурится на яркое солнце. Или на нас, идущих по его широким плечам. Где-то посреди склона из отвесной скалы вырывается водопад и хрустальной лентой падает на тысячу метров вниз, рассыпаясь облаком брызг. В дымке виднеется радуга.
Мы оказываемся на открытом месте, и холод впивается в наши тела, пронзая до костей. Ветер несильный, но проникает сквозь одежду и кожу, идя прямо к ребрам. Меня сотрясает приступ кашля, и я складываюсь пополам, мокрота разрывает горло и бронхи. Я касаюсь лба. Он горячий, как расплавленное железо. Кажется, что от него может загореться одежда. Земля под ногами наклоняется, движется, гора и небо крутятся вокруг меня, как будто меня подхватила моя собственная маленькая лавина.
— В лес, — говорю я, — подальше от этого ветра.
— Погоди, — говорит Сисси, опускается на колени у входа в тоннель и начинает осматривать его края.
— Что ты делаешь? — спрашивает Бен.
— Вот там, посмотрите, — говорит она, указывая на место, где трава примята. — Кто бы ни пользовался этим тоннелем, он приходил оттуда и уходил туда. Думаю, нам надо пойти через лес в эту сторону.
Лес оказывается средоточием тепла. Ветер затихает, стоит нам оказаться среди деревьев. От запаха смолы, похожего на аромат карамели с ванилью, у нас урчат животы. Приходится немного поблуждать, прежде чем мы находим слабые, почти незаметные следы тропинки. Мы идем по ней, и с каждым шагом наш азарт и возбуждение растут.
