Юрий Никитин - Стоунхендж
— Гордый, значит, — сказал калика понимающе. — А это смертельный грех в глазах вашего хозяина. Гордый раб опасен.
— Я не раб... — начал Томас угрожающе, но осекся. Хор в этот момент как раз запел: «Спаси раба своего». Калика ехидно улыбался. Томас исповедовал правило: «На бога надейся, а к берегу греби».
Огрин повернул к ним озабоченное лицо:
— Что-то случилось?
— Да, — отрубил Томас. — Надо спешить, а мы тут хвалы Господу слушаем! Делами надо доказывать, делами! А не льстивыми языками.
Он резко повернулся и вышел. Когда из ворот показались ошеломленный Огрин и хитрый Олег с недоумевающей Ярой, он уже был в седле.
Сердце Томаса трепетало от счастья, ибо дорога выбежала на знакомый холм. Дядя смотрел с нежностью, но разговором занимал калика. Почему-то волхв старой веры очень заинтересовался увлечением сэра Эдвина.
— Не библиофил, — донесся голос дядя, — я библиотаф...
Люди Огрина придерживали коней. С холма видно замок Мальтонов, если дорога свободна, можно вернуться сразу. У старого Мальтона и без того хлопот полон рот, не до гостей.
У Томаса вырвался крик. Он въехал первым на вершину холма, дальше расстилалась равнина. А еще дальше, на вершине высокого круглого холма, стоял огромный замок рода Мальтонов. Утреннее солнце освещало стены, башни, крышу из красной черепицы. Ярко блестело металлическое кольцо на воротах.
Он был все еще огромен и величествен, этот замок Мальтонов, но Томас не думал даже, что за такой короткий срок придет в такое запустение. Словно тяжкая болезнь посетила владения гордых рыцарей. Даже стены, казалось, осели и постарели, а камни из серых стали седыми, дряхлыми.
Но хуже того, на дороге перед замком стояли три шатра, ворота были закрыты, подъемный мост поднят, а перед самими створками лежало трое в лужах крови. Со стены сыпался град камней и стрел, отгонял смельчаков, пытавшихся вынести убитых.
— Дядя! — вскричал Томас отчаянным голосом. — Что стряслось, дядя?
На холм въехал сэр Эдвин. Лицо вытянулось, он выругался:
— Негодяи!.. Как-то дознались, что я уеду, воспользовались случаем. Я не великий воин, но рука моя все еще способна держать меч... Томас, это Герман и Бодман, братья Мангольда. Они попытались захватить замок врасплох, явно ночью. Но МакОгон...
— Старый МакОгон еще жив? — воскликнул Томас.
Сэр Эдвин взглянул на племянника искоса:
— Он еще не так стар, как тебе кажется. И в состоянии предусмотреть многие козни врага. Как видишь, не дал захватить врасплох! А осаду взбешенным братьям с такими силами вести не по зубам.
Томас заскрипел зубами, выхватил меч. Он был страшен, как воскресший древний бог войны, которому поклонялись англы-язычники.
— Смерть! — прохрипел он. — Никого не щадить!
Земля загрохотала под копытами, а вскоре добавился грохот десятка конников. Все в едином порыве неслись на дерзнувших осаждать замок среди белого дня, в полной уверенности, что все здесь принадлежит только им..
До замка было еще далеко, но отдохнувшие за ночь кони неслись с холма, а потом по равнине резво, тяжело задышали не скоро, но со стен их уже заметили, засуетились.
Из шатров начали выбегать сверкающие доспехами рыцари, когда тяжелая конница обрушилась на них. Томас рубил быстро и страшно, словно в руке был не двуручный рыцарский меч, а легкая сарацинская сабля. Олег и сэр Эдвин неслись, как два демона смерти, справа и слева за ними оставались только поверженные, опрокинутые, распростертые, оглушенные.
Они домчались до рва, развернулись и понеслись снова, рассыпая страшные удары во все стороны. Подъемный мост начал опускаться. Цепи скрипели, подрагивали, мост опускался рывками. На воротах были следы ударов, выжженные пятна, а в стенах каменные глыбы кое-где выщербились. Тяжелые створки поползли в стороны, и из ворот выметнулись всадники с копьями, а следом выбежали пешие с топорами и дротиками. Во главе несся громадный рыцарь с непокрытой головой, длинные седые волосы развевались, как крылья. В его вскинутой руке был окровавленный меч. Воин был страшен, лют, полон звериной силы.
— Руби! — ревел он. — Пленных не брать!
Калика крикнул Томасу с упреком:
— Вот у кого ты научился такой немягкости!
Сражение было жестоким, но коротким. Кто и пытался драться, того раздавили с двух сторон. Томас и МакОгон мгновение смотрели друг на друга через горы трупов, затем Томас бросился к седому воину в объятия.
— Наставник!
Они обнимались, но Томас ощущал напряжение в МакОгоне и не сразу вспомнил рассказы рыцарей о нем, Томасе Мальтоне, который с каждым боем становится все страшнее, а лик его бывает так ужасен, что способен перепугать даже зеркало. И после боя еще долго остается ужасным. Томас не раз хотел взглянуть на себя, но откуда взяться зеркалу на поле боя, разве что теперь можно спросить у Яры, раз она не расстается с гребешком...
Наконец МакОгон чуть отстранился.
— Я слышал, что ты высадился на берег. А раз так, то ударишь сразу, даже если будешь один и без меча. Потому я посадил на коней всех, у кого были, а пешим велел стоять у ворот с топорами наготове. Как видишь, получилось! А кто эти доблестные...
Взгляд его упал на Яру, он поперхнулся, глаза выпучились, как у совы. Томас хмуро улыбнулся. В Британии не привыкли видеть женщину в седле да еще с саблей в руке и луком за плечами.
Яра мило улыбнулась МакОгону и сказала раздельно:
— Меня зовут Яра, я приехала из далекой Руси. Меня здесь никто не знает. Здесь я ненадолго, скоро отправлюсь обратно.
МакОгон медленно поклонился. Томасу показалось, что они обменялись долгими многозначительными взглядами. Похоже, старый воин что-то понял в женщине-воине, и между ними установилось какое-то взаимопонимание.
Подошел сэр Эдвин. Лицо его было несчастным:
— Надо было все-таки брать в плен, потом взять выкуп... А так мы поссорились сразу с тремя владетельными сеньорами. Все трое потеряли здесь кто сына, кто брата!
— Скоро потеряют и головы! — свирепо сказал Томас. — Пойдемте в замок. Я хочу обнять отца и поцеловать мать. А этими займутся вороны да волки, если их еще не истребили более хищные звери вроде сэра Мангольда!
Томас заставил коня ступить на ветхие доски, те подрагивали, излохмаченные железными подковами.
На стенах люди с оружием радостно кричали, потрясая оружием. Сколько Томас ни всматривался, знакомых лиц не увидел. Тяжелое предчувствие закралось в душу.
Открылся широкий вымощенный каменными плитами необъятный двор. Плиты были подогнаны так, что стебель травы, как подметил Томас, не мог протиснуться, но теперь поверхность напоминала мшистое болото: плиты одни просели, другие задрались краями, трава пробивалась злая, если бы не стаптывали, то заполонила весь двор.
