Владимир Лещенко - Тьма внешняя
– И что ж это? – молвил Матвей после рассказа спутника. Это получается, теперь нас латиняне… то есть христиане повесить хотят?
– Да хоть сарацины – все одно…
Владислав горько усмехнулся. И впрямь, чудны дела твои, Господи! Слуги Люцифера, обогрели, накормили, даже Матвея подлечили. Единоверцы же, не выслушав, сунули в подвал. Даже сена на пол не положили, бросили пленников на голые доски: дескать все одно вам скоро сдохнуть.
Так и просидели они немало времени в ожидании хоть каких-нибудь событий. В темноте время тянется целую вечность. Конечно, они разговаривали, но говорить особо было не о чем. Ни Матвей, ни Владислав особой жажды общения не испытывали. А выбраться… Способа спасения силезец пока не находил, несмотря на свой богатый опыт общения с тюрьмами и тюремщиками. Оставалось ждать. Пока они так или иначе выйдут отсюда. А там уже поглядим.
Несколько ли часов прошло, день ли – неизвестно, но дверь заскрипев, отворилась. В проем ударил сноп света. Владислав зажмурил заслезившиеся глаза, привыкшие к темноте.
– Поднимайтесь, – похоже говорил все тот же стражник, что и раньше. – Вас уже осудили и приговор вынесли. Будете повешены в числе прочих…это…как его… слуг врат адовых.
Его грубо схватили за шиворот, и вытолкнули наружу. Матвея тащили следом, как мешок: он, кажется, совсем ослаб.
Первые секунды Владислав не видел почти ничего – глаза болели и слезились. Лишь потом он различил, где находится. Их держали в подвале давно сгоревшего дома – не крестьянского, правда а, похоже, бывшей господской усадьбы
Оглядевшись, Владислав нашел, что они оказались в походном военном лагере – палатки, шатры, шалаши. Судя по всему, хозяева расположились тут недавно, и долго оставаться не намеревались. Люди – почти одни мужчин, при оружии. На них были белые (в основном грязные) короткие плащи, на спинах которых был обведен черной краской восьмиконечный крест с дубовыми ветками – не иначе: герб «искоренителя зла». Вот еще монарх на этих землях – может, такой же герцог (и скорее всего что так) как Ирод, прости Господи – император.
Насколько, впрочем он успел различить, вооружены они были далеко не столь хорошо, да и внешний вид большинства оставлял желать лучшего. Похоже, они тут испытывали проблемы с провиантом.
Несколько лучше выглядели монахи в добротных рясах – все крепкие мужчины, таскавшие на поясах мечи и палицы. Вполне возможно, одной из них его угостили по затылку… На всякий случай Владислав попытался высмотреть, где стоят лошади, но как оказалось, конницы в этом лагере не было.
То ли те, кто напал на бесопоклонников, явились из другого лагеря этого герцога, то ли просто до сих пор не вернулись.
Кроме Матвея с Владиславом, стражники гнали в ту же сторону еще дюжину человек. Может, силезец видел их на улицах Гросслёйхтенбурга, а может, то были просто сторонние люди, прихваченные в религиозном раже белыми братьями. Бородатый полуголый мужик, жестоко избитый, с заплывшим кровоподтеками лицом, но идет прямо. Следом еще четверо – на вид обычные крестьяне, в ужасе озирающиеся вокруг, несколько раненных, в покрытых кровью изрубленных стеганых подкольчужниках, и две женщины. Одна – совсем старуха, скрюченная, в засаленном коричневом балахоне, с морщинистой коричневой кожей – на вид почти родная сестра пришибленной им горной ведьмы. Вторая – неопределенного возраста, в разодранном в клочья платье, с равнодушно-серым лицом, шла обреченно опустившая руки, и пошатываясь из стороны в сторону. Нетрудно было догадаться, что, в отличии от всех других, ее не держали в подвале – скорее уж, время перед казнью она провела в обществе доблестных воителей.
Они вышли к дальнему концу прогалины. Глазам Владислава предстала свежесрубленная балка, прикрепленная между двумя здоровенными, в три обхвата дубами. С нее свисали уже подготовленные веревки. Пять, нет шесть.
Под ней стояло нечто вроде широкой скамьи на длинных ножках.
«Вот и конец пришел, – почти без страха подумал силезец. От бесовского воинства ушли, а христиане, стало быть, повесят? А может, сам Бог сам решил за нас? Может, неугодно ему, чтобы мы сделали дело? Наказует человеков через нее, а мы идем, получается против?»
Ругнув себя черным словом, за неуместный богословский спор с самим собой, Владислав прикинул шансы к спасению. Его ведут не особо надзирая, даже не связали. Понятно, почему не связали. Вон, лучники с арбалетчиками вокруг насторожено смотрят на обреченных, да и прочего народа, вокруг, как мух на кухне. Только и ждут, как стрелу выпустить в слугу сатанинского. Ну, если сейчас схватить стражника – вот, хотя бы того, что горделиво задрав нос, шествует слева, оглушив, прикрыться им как щитом, а потом к тому арбалетчику справа, хватая Матвея… Нет, не успевает. Пока доберется до него, будет уже утыкан стрелами, как еж. Да и не будут они, чувствуется, жалеть своего, а на таком расстоянии стрела проткнет их обоих. А если…
Виселица была совсем уже рядом. Крепкая веревка, такая выдержит еще десятерых после Владислава.
И говорить этим что-либо бесполезно. Они слушать не станут, а если и выслушают, так только для того, чтобы посмеяться, или напоследок отходить плетью.
Рядом с орудием казни стоял длинный стол, застланный красным сукном.
За ним сидело несколько человек – толстый монах, тип в кафтане с тем же самым крестом в венке на груди – только на этот раз не нарисованным, а вышитым – видимо представлявший тут особу «герцога Константина» и еще несколько. Все по форме – обычный для земель уже сгинувшей империи герихт[61] с шеффенами и отирающимся здесь же палачом: чтобы не тратить время на исполнение высоких приговоров. Сколько раз он стоял перед точно таким же!
– Покайтесь грешники! – яростно закричал монах – видно он-то и был судья, – Покайтесь, прежде чем предстанете перед Судией Вышним!
– Каемся, каемся, – пробурчал стоящий рядом чернобородый (только сейчас Владиславу бросилось в глаза, что борода у него – точь-в-точь, как у Ирода. Владислав невольно встретился взглядом с ним, тот в ответ странно посмотрел на силезца, и подмигнул. Или показалось?
– А почему, святой отец, нас не сжигают, како положено нечестивцев богомерзких? – спросил вдруг чернобородый, обращаясь к распорядителю казни.
Монах, или кто там он был, задохнулся от ярости, даже побагровев.
За него ответил один из его помощников – одутловатый, невысокий, с медной чернильницей у пояса – секретарь, или писарь.
– Казнь огнем, губя плоть, очищает душу от грехов телесными мучениями. – Вы же, предавшиеся врагу Господа нашего, спасения недостойны. В Преисподней вам хватит огня до Страшного суда! – он с презрением сплюнул.
– До Страшно-ого? – нарочито удивленно протянул тот. А почему обычного-то суда не было? – продолжал между тем ерничать бородач, – Положено ведь выслушать грешников, поспрашивать… Дыбой там, клещами…
На этот раз его никто не удостоил вниманием.
Приговоренных разделили на две партии. В первой оказались крестьяне и обе женщины.
Несчастная в изодранном платье не смогла подняться, и ее, как куль с зерном втащили на неуклюжее подобие эшафота двое палачей – паренек лет пятнадцати с топором за поясом, и юркий мужичок в подряснике.
– Да простит Господь-бог наш Иисус грехи ваши, как мы прощаем вам,
– произнес успокоившись более-менее, монах, – вверьте себя его милосердию, ибо лишь оно одно, безграничное, вас ныне спасти может. Отрекитесь от нечестивого бесовства и неслыханной мерзости, пока вы еще в мире сем.
Старуха, вдруг, набрав полную грудь воздуха, выкрикнула черное злое богохульство, длинное и замысловатое, услышав которое прежде, силезец бы всенепременно перекрестился. Старший палач, готовившийся уже набросить на морщинистую шею петлю, занес кулак для удара.
…И в этот момент громыхнуло так, что заложило уши. Можно было бы подумать, что небо ответило громом на брань старухи, но короткий, рвущий слух свист, крики, и упавшие тела вокруг подсказали, что сие – дело рук человека.
– Слава Сатане!! – взревел бородач, ловко разбрасывая стражников. Откуда только силы взялись – лишь несколько ударов сердца спустя он уже завладел мечом одного стража. Двое вооруженных монахов, уже почти настигших его, тотчас свалились наземь, держась за распоротые животы.
Он ринулся к столу, но судейских уже и след простыл – Владислав даже не заметил – когда успели исчезнуть.
Снова ударил гром. И опять начали валиться на землю люди, и на белых одеяниях новоявленных крестоносцев герцога Константина расцвели ярко красные пятна.
Несомненно, в ход пошло огнестрельное оружие. Да не ручные пищали, бьющие пулями с лесной орех, а настоящие орудия, которые волокут по три лошади самое меньшее. И которые, во всяком случае, никак не удалось бы незаметно протащить по лесу.
«Пушки?! Но откуда они тут?» – недоуменно подумал про себя Владислав повалив бестолково топчущегося вокруг стражника – того самого, что всего минуту назад гордо вышагивал среди жалких, обреченных на смерть «чертепоклонников», вмиг обезоружил – тот как заяц ринулся прочь, как только древко протазана выскользнуло из ослабевших рук труса.
