Эвис: Повелитель Ненастья - Василий Горъ

— Скажи, почему ты не «воспитаешь» Террейла так же, как Похотливого Старикашку? В тайные коридоры дворца войти не проблема, вломиться к принцу в покои — тем более, а гипномодулятор у тебя никто не забирал. Неужели между этими двумя уродами есть какая-то разница?

Вэйлька, пристроившаяся с другой стороны, тоже превратилась в слух.

— Да, есть… — вздохнул я. — Террейл может стать нашим королем. А приносить вассальную клятву собственной марионетке я не буду!

— Ну да, ситуация получится глупее некуда: на людях ты будешь служить королю, а в реальности он — тебе! — подала голос Амси.

— Да причем тут это? — поморщилась Вэйлька. — Нейл просто не сможет ни служить, ни изображать службу тому, кого не уважает! Я, кстати, такая же. Поэтому и приросла к нему душой, да так, что не оторвать…

— Посторонних — никого! — через несколько мгновений радостно воскликнула Дарующая. — В смысле, у нас дома. И знаете, чего я хочу больше всего на свете⁈

— А разве тут есть какие-то варианты? — поддела ее Майра. И тут же «ужаснулась»: — Или тебя перестали волновать поцелуи, ласки и нежность горячо любимого мужа⁈

Меньшица обиженно надулась, но не удержалась в этом образе и десяти ударов сердца:

— Не перестали! Но кроме всего этого я хочу мороженого! С вареньем!! Много!!!

— И в чем проблема? — насмешливо поинтересовалась Амси. — Перейди на остров и забери, сколько надо. Все равно будете мыться с дороги.

— Не сообразила… — призналась Дарующая.

— А я голодный… — буркнул я. — Поэтому хочу мяса. И ягодного взвара. А потом упасть на кровать, закрыть глаза и ни о чем не думать…

— Все будет… — пообещала Майра. И подняла кобылу в галоп…

…Было. И мясо, и взвар, и состояние, в котором не думалось вообще — после сытного обеда мне начали делать массаж. В две, а моментами и в три пары рук. С начала и до конца меня мяла только Майра, а остальные дамы постоянно менялись, ибо, разрываясь между мной и мороженым, частенько выбирали лакомство. Умения хватало не всем, зато добросовестности и нежности хватало у каждой. Поэтому я млел и лениво прислушивался к своим женщинам.

Эмоции «боевой пятерки» напоминали пламя в горне. Эти красотки спокойно, уверенно и без каких-либо сомнений наслаждались всем, чем можно: возможностью бездумно валяться на кровати или разминать мое тело; есть мороженое из своей вазочки или «помогать» подругам; подшучивать над собою или окружающими или уютно молчать. Ирлана казалась костром в степи в ветреную ночь. Вспыхнула, попробовав новое лакомство, а когда доела последнюю ложечку, расстроено погасла; узнав о том, что мять меня можно всем, затрепетала, но испугалась прикоснуться даже к плечам. Увидев, что вторая лилия без тени сомнений забралась ко мне на поясницу и начала разминать плечи, сожгла саму себя ревностью и превратилась в пепел.

Забавнее всего ощущалась Стеша: пока меня мяли другие, она тлела, как угли в прогоревшем костре, запоминая все, что видела, и, кажется, прокручивая в мыслях будущие действия. Получив возможность воздать мне добром за добро, пусть даже и таким странным способом, эта девушка начала вкладывать душу в каждое движение, очень быстро освоилась и запылала так же сильно и жарко, как и мои супруги! А еще за время нашего отсутствия она явно с кем-то говорила о правилах поведения, так как постоянно держала душу открытой, сопровождала почти каждую фразу или прикосновение выплеском эмоций, ничего не боялась и старалась делать все, что можно, без оглядки на окружающих.

Когда с массажем было покончено, мелкая сбегала за дайрой и вручила ее старшей Дарующей. Та посоветовалась с Майрой, и эта парочка запела. Одними голосами, без слов. А Алька, выскользнув на центр комнаты, вдруг начала показывать нам отрывки чужих жизней. Кем она только ни была — голодным бродячим псом, сидящим у дверей постоялого двора в надежде получить хотя бы кость; ребенком, только-только научившимся ходить и поэтому познающим мир во всей его захватывающей новизне; трубадуром, разносчицей еды в придорожной таверне и даже нахохленным воробушком. Да, не все образы получались одинаково хорошо. Но те, которые удавались, вызывали улыбку, щемящую грусть или заставляли сопереживать. А похождения разносчицы в придорожном трактире, бойкой на язык и скорой на руку, мы посмотрели дважды. И оба раза покатывались от хохота, когда она, увернувшись от очередного щипка или поглаживания, как бы невзначай задевала воздыхателей подносом, роняла на них тарелки или случайно обливала вином.

Когда мелкая умаялась танцевать, Майра с Найтой запели балладу про невезучего трубадура. Во всю силу своих голосов, которые, на мой взгляд, были куда мощнее и чище, чем у Ивицы. Припева со второго им начали подпевать. Сначала Алька и Вэйлька, затем все остальные. А к середине баллады припев подхватывали даже под окнами — там, судя по ощущениям, собрались Селия, Аника, Лиира и Оден.

Баллады после шестой или седьмой, когда ржать уже не получалось, так как болели животы, а желания веселиться было хоть отбавляй, Алька, конечно же, совершенно случайно, заехала подушкой в ухо Вэйльке, а отмашкой зацепила Майру, и спальня превратилась в поле битвы. Самое забавное, что в нее втянули всех без исключения. А так как дрались каждый за себя, и помещение было не таким уж и большим, выживать оказалось непросто. Ведь приходилось не только двигаться, но и беречь от слишком быстрых атак Ирлану со Стешей.

Увы, и защищать эту парочку, и противостоять боевой пятерке было нереально, поэтому стоило Вэйльке собрать остальных под своим Даром, как я был вынужден признать полное и безоговорочное поражение. Хотя, мне, погребенному под пятью веселящимися женщинами, сделать это было очень непросто. А когда я, наконец, выбрался наружу и чуть не рухнул с кровати, то наткнулся взглядом на раскрасневшуюся, растрепанную, но невероятно счастливую Ирлану: девушка лежала на ковре, раскинув руки, и не обращала внимания ни на задравшееся до пупа платьице, ни на чей-то тапок, невесть как оказавшийся под плечом.

Стеша тоже улыбалась. Но с легкой грустью во взгляде, и ощущением потери в эмоциях. Когда Вэйлька поинтересовалась причиной таких странных чувств, девушка вздохнула:

— Я чувствую себя человеком, который всю жизнь провел в тесном, холодном и грязном подвале, но, чудом выбравшись на поверхность, вдруг увидел ярко-синее