Юрий Никитин - Придон
– Спускайся.
Вяземайт отшатнулся:
– Придон! А ты?
– Главное – меч, – ответил Придон. – Доставь в сохранности. Но только, умоляю, ни в коем случае не обнажай! Он испепелит каждого, кто не… словом, Вяземайт, прошу тебя, поверь мне. Я не хочу тебя терять.
– А ты? – повторил Вяземайт. – Мы так не договаривались!
– А я и не собирался, – огрызнулся Придон. – Но сейчас я чувствую…
Вяземайт вздохнул, договорил с горькой иронией:
– …что не могу уйти, не посмотрев в ее ясные глаза и не сорвать поцелуй с алых губ. Ладно, я все понял, спорить и убеждать бесполезно.
Он взялся за ножны, едва не уронил. К счастью, Придон не выпустил из рук. Вяземайт напрягся, лицо побагровело, а мышцы вздулись и застыли, окаменев.
– Нет, – выдохнул он наконец. – Нет, Придон… Он признает только тебя. Я не смогу его нести. Придется тебе отказаться от своей дури. Пойдем быстрее, летние ночи коротки.
– Нет, – сказал Придон. Его трясло, сердце взламывало грудь, губы прыгали. – Это… сильнее меня, Вяземайт!
– Придон, не дури!
Горячая, как расплавленный металл, кровь ударила в голову. Вяземайт почти скрылся за красноватой дымкой, Придон прохрипел:
– Уходи!.. Возвращайся. Я… должен, должен ее увидеть!
Он бросил конец веревки вниз, ее заструило в темноту, как бегущий сквозь пальцы песок. Вяземайт колебался, Придон толкнул его в плечо. Тот поневоле ухватился за веревку, чтобы не упасть, Придон быстро начал опускать его к далекой темной земле.
Натяжение исчезло, Придон швырнул веревку вниз, надеясь, что Вяземайт догадается взять ее с собой, и никто не поймет, кто украл меч и как ушел.
* * *Сердце трепетало, он задыхался от сладостного волнения. Совсем недавно и в то же время так мучительно давно он проходил здесь, нет, проезжал в седле, поглядывая свысока на разодетых, как кичливые петухи, горожан. Светило жаркое артанское солнце, он чувствовал жгучие лучи, ни от кого не прятался, и с каждым его приездом на него смотрели все с большим почтением и страхом.
Сейчас пробирается, как вор, ночью, но все так же, как и тогда, мечтает проникнуть в ее опочивальню, увидеть ее, единственную и неповторимую, вдохнуть воздух, которым она дышит, увидеть вещи, которые ласкает взором, припасть к полу и со слезами счастья поцеловать звериные шкуры, по которым она ходит.
Впереди послышался ровный топот множества ног. Он затаился в тени, из-за поворота вышла группа вооруженных до зубов и закованных в доспехи воинов. Впереди шагал сотник, короткий плащ красиво ниспадает с плеч, на шлеме подрагивает при каждом шаге пучок длинных перьев.
Ничего не изменилось, подумал Придон хмуро. Разве что стражи, кроме копий, носят и мечи, а кроме кольчуг, на них еще и панцири, однако топают и грохочут все так же, предупреждая ворье, чтобы затаилось на время, пока пройдут…
Они еще не скрылись из виду, как он вышел из тени и пошел дальше, уверенный, что никто не оглянется. Луна мертвенно сияла в небе, как начищенный щит, но тени, что отбрасывали дворцы и башни, казались входами в преисподнюю.
Весть о нападении людей Гарпага на храм уже добралась сюда, на взмыленных конях появлялись всадники, быстро-быстро взбегали по ступенькам. Стражи на воротах их явно знают в лицо, пропускают по одному слову, которое Придон, как ни напрягал слух, не расслышал. Пришлось затаиваться, прокрадываться, перелезать через стены, изгороди из кустов роз, подниматься по отвесной стене, цепляясь за высеченные из камня фигуры.
На третьем этаже он сумел выломать железную решетку в довольно широком окне, кое-как втиснулся. К счастью, решетку удалось приставить на место так умело, что с первого взгляда никто не догадается о вторжении.
И снова сердце стучало не в страхе, а в сладкой тревоге, везде видел ее призрачный силуэт, везде ощущал ее запах, ее присутствие. На глаза наворачивались слезы, он бесился в злобе на людей, что могут ее видеть ежедневно, что видят ее ежедневно и не умирают от счастья, не понимают, какое это счастье: видеть ее, молиться ей, благоговеть перед нею.
В ее комнате горели вделанные в стену два светильника, единственные из увиденных, которые мастера сделали не в виде драконьих голов с распахнутыми пастями, а в форме распустившихся цветов, где соцветием служили желтые огоньки.
Он шел и шел через опочивальню, так он шел однажды через горы Родопы, когда под ним убили коня, а он, раненый и с пересохшим ртом, двигался через каменистую насыпь, в голове мутилось от жажды и потери крови, горы раскачивались, стремительно придвигались так, что он отшатывался, так же быстро отпрыгивали, и он снова брел, одинокий и беспомощный.
Сейчас со стен на него смотрят диковинные звери и странные цветы, он идет через волны ароматов, дивных запахов. В глаза сказочных зверей вставлены драгоценные камни, и ему казалось, что все провожают его удивленными и встревоженными взглядами.
Он обходил столы, где распахнутые шкатулки, полные сокровищ, на другом столе в беспорядке золотые браслеты, всевозможные кольца, заколки для волос, черепаховые гребни, веточки окаменевших цветов, дивные перья жар-птицы, белые витые рога единорогов. Потом таких столов оказалось еще с десяток, прежде чем увидел в глубине зала массивное ложе на четырех резных ножках. Там он различил в полумраке на подставках массивные зеркала в полный рост взрослого человека. Единственный светильник в золотой чаше дает ровный несильный свет, но перед ним торчком специальная лопаточка из слоновой кости заслоняет от света ложе.
Ее ложе под стеной, занавески скрывают внутренности со всех четырех сторон. Даже сверху натянут цветной полог, создавая свой мирок, отгораживая от остального, грубого и неуютного, ибо весь мир, где ее нет, – грубый и неуютный.
Придон подошел на цыпочки, застыл. Вблизи занавески стали полупрозрачными, он видел как сквозь облако спящую женскую фигурку, подогнутые почти к подбородку колени, кулачок под щекой, рассмотрел бледное лицо с широкими полукругами черных ресниц, яркие алые губы…
Дрожащая рука приоткрыла занавеску, Придон удивился собственной дерзости, сделал шаг. Ноздри жадно затрепетали, уловив дорогой аромат: теплое дыхание Итании наполняет мирок ее ложа. Придон дрожал, сердце раскачивало, как молодое деревцо в бурю, перед глазами мир пошатнулся, колени подогнулись, он едва успел сесть на край ложа.
Длинные ресницы слегка дрогнули, губы слегка раздвинулись в грустной улыбке. Бледное лицо казалось грустным, он едва не вскричал в страшном волнении, что весь мир только и существует, чтобы она смотрела на него и благосклонно попирала ножкой, никто и ничто не смеет ее огорчить, обидеть, омрачить взор.
