Юрий Никитин - Артания

Придон тихонько стонал сквозь стиснутые зубы. Эти дни казались минутой, растянутой в бесконечность. Копыта стучат о камень чересчур звонко, в степи звук совсем другой – сухой, четкий, приглушенный, домашний, а здесь слишком вызывающе, такой звук не должен долго длиться… а он, напротив, длится и длится! И снова длится. Изо дня в день.

Очередной короткий привал устроили прямо на горной дороге. Коням дали овес в мешках, сами прижались спинами к каменной стене, поели холодного мяса, терпеливо ждали, пока отдохнут кони.

Придон отодвинулся в сторонку, дрожащие пальцы нащупали горячую дощечку на груди. Он положил на ладонь эту оправленную в бронзу драгоценность, жадно смотрел на портрет Итании, нарисованный Вяземайтом.

– Неужели, – шепнули его пересохшие губы, – тебе так сладко меня мучить?.. Ты улыбаешься, но в твоем сердце лед. Ты видишь, как я страдаю, но ты весела… Не тесно тебе в рамке? Выйди, скажи мне слово!.. Ты же можешь!.. Ты настолько красивая, что ты можешь все… Вяземайт говорит, что красота – самая великая магия на свете, потому ей подчиняются даже маги, создатели магии. Даже боги – создатели всего…

Ее лицо стало расплываться, глаза кольнули льдинки. Он поспешно вытер замерзшие слезы. Со стыдом и ужасом подумал, что раньше никакие раны, никакие пытки не могли вырвать даже стон, не говоря уже о слезах. Он смеялся и пел боевые песни, когда дикие горцы захватили в плен и начали истязать, но теперь плачет как ребенок, едва вспомнит ее лицо, ее голос, ее строгие удивленные глаза…

– Что со мной, – прошептал он, – что ты делаешь со мной?

Аснерд посматривал искоса, но молчал. Вяземайт тоже видел и слышал все, помалкивал, а Конст вообще старался не смотреть в его сторону.

Вяземайт после долгого молчания толкнул Аснерда в бок.

– Слышь, медведь…

– Что?

– Не спи, говорю.

– А что тебе?

– Ты же знаешь, если взять всего десяток верст на север, там гора, где живет… помнишь? Аснерд недовольно хрюкнул.

– Я у него был лет сорок назад!.. Да за это время…

– Это для тебя время, – бросил Вяземайт. – Но не для него, сам знаешь.

Аснерд насупился, буркнул:

– Знаю. Если надо, что ж… можем сделать крюк. Вяземайт кивнул в сторону Придона.

– Сам видишь. Аснерд вздохнул.

– Да вижу, такое как не увидеть. Ладно, ты все мясо умял?

– Еще хлеб остался. Хочешь?

– Хлеб сам ешь, ты же волхв.

Они поднялись, Конст торопливо отвязывал от конских морд мешки с овсом. Он поглядывал то на Придона – с сильнейшим сочувствием, то на старших героев – с жадным интересом, ибо каждое их слово несло в себе тайны, а тайны его манили больше всего на свете.

Придон ехал, погрузившись в думы, затем как-то невзначай далеко-далеко за горами заметил фигуру великана. Залитый оранжевым солнцем, тот возвышался над самыми высоними горами, в обеих руках нечто похожее на исполинскую чашу. Придону она показалась панцирем гигантской черепахи. Из чаши лился золотой поток, похожий на жидкое золото. Еще в воздухе превращаясь в туман, разбивался на белые кучевые облака, но Придон почему-то был уверен, что часть волшебной воды достигает гор, сбегает горными потоками в долины, несет золотые крупинки.

Конь оступился, Придона тряхнуло, а когда он снова вскинул голову, великана уже наполовину скрыло облаками.

– Кто это? – спросил он.

Аснерд вздрогнул, посмотрел по сторонам.

– Где?

– Да вот же…

Он осекся. На том месте ползло огромное облако. Аснерд посмотрел еще раз на Придона, снова на то место гор, спросил:

– Что-то видел?

– Да, но…

– Не всем дано, – сообщил Аснерд. – Может быть, ты чем-то наделен большим, чем остальные люди.

Придон покосился на его мощную фигуру, буркнул:

– Мне кажется, как раз я обделен больше всех. Аснерд покачал головой, некоторое время ехали молча, потом Аснерд сказал медленно:

– Ты помнишь тот базар, когда ты взял из рук бродячих актеров бандуру?

– Не напоминай, – простонал Придон.

– Почему?

– Я стараюсь забыть свой позор, а ты…

Аснерд хмыкнул.

– Позор? Многие бы отдали правую руку за такое колдовство! Ты же чародей, еще не понял?.. Да-да, тебе дана власть… или пробудилась в тебе, не знаю, но теперь в тебе такая сила, что ты можешь делать с людьми все, что угодно!.. Когда ты шепчешь имя своей принцессы, у меня тоже сердце начинает стучать чаще, а кровь вскипает. Я посмотрел на других, у всех – то же самое. Ты можешь заставить людей плакать, можешь велеть им смеяться до упаду, можешь бросить с голыми руками на вооруженного врага, можешь велеть им всем попрыгать в пропасть… У тебя страшная мощь, но ты, как дурень, едешь с боевым топором, мечтаешь бить по головам собственными руками, как…

Он запнулся, подбирая слово, Придон сказал зло:

– Как герой!.. Пусть как мужчина, в конце концов!

– А кто сказал, что если мужчина, – возразил Аснерд, – то обязательно дурак? Попадаются и умные. Вот я, например. Всегда себе попадаюсь как самый умный.

– А что, выходят на поединки обязательно дураки?

– Не простые, – сказал Аснерд наставительно, – а отважные! Отважные дураки – это красота, это гордость любого племени. Все, что делают, – прекрасно. И наполнено великим смыслом. Правда, словами такой смысл не передать, надо чувствовать. Отважные дураки – это символ любого народа. Без дураков племя не племя, ибо только дураки ведут народ на свершения, на захват новых земель, а умные потом все это объясняют красивыми и умными словами. Если у дурака все получилось, то объясняют – почему, а если нет, то умно рассказывают, что было предельной дуростью вот так поступить и вот так сделать.

Придон, совершенно сбитый с толку, пробормотал:

– Так что же… я не понял… хорошо или плохо быть умным?

Аснерд хохотнул.

– Наверное, хорошо. Не знаю, я сам им все еще не стал. Я говорил о том, что ты, как простой воин, ломишься вперед с топором в руке, хотя мог бы, как чародей…

– А чародеи что, не умные?

Аснерд развел руками. Конь, почуяв, что хозяин выпустил повод, попытался остановиться и пожрать малость чистого снега, но воевода сдавил сапогами бока, и конь вздохнул, пошел еще резвее.

– Вроде бы умные, ведь чародеи ж… но и дурости в них Много. Ишь, что-то делают, строят, ломают, кого-то защищают, на кого-то нападают! А ведь умный уже с детства знает, что все на свете трын-трава, ничего не изменишь, все люди – скоты, все бесполезно, нужно сидеть в своей норке и не рыпаться, ибо все вокруг сволочи.

Придон покосился на Аснерда, вздрогнул. Там, вдалеке, за спиной воеводы из серых туч вышла сверкающая белизной полуобнаженная женщина.

– Что это?

Аснерд быстро обернулся, в руке непостижимо быстро оказался топор.