Время ветра, время волка - Каролина Роннефельдт
Не дожидаясь, что скажет в ответ старик Пфиффер, она обессиленно опустилась на подушки и закрыла глаза. О сыне, стоявшем рядом, она, казалось, забыла.
Карлман осторожно сжал руку матери и понял, что она заснула. В последнее время Бедда часто проваливалась в сон, будто падая в обморок, – таким внезапным и глубоким он казался, и это пугало. Карлман тихонько отступил от кровати.
– Я загляну к Бульриху, – объявил он, стараясь говорить уверенно, чтобы Одилий не заметил его тревоги.
– Конечно, мой мальчик, – сочувственно согласился тот, поскольку от его внимания не ускользнуло печальное выражение лица молодого квенделя. – Позволь мне тебя предупредить: я недавно навещал твоего дядю. Бедолага он, и не поймешь, спит или бодрствует сегодня. В любом случае ты его не потревожишь. Однако, если ему не станет лучше, сегодня нам придется обойтись без него.
Ответа Одилий не услышал. Племянник Бульриха не стал дожидаться окончания пространной речи, и дверь с тихим щелчком захлопнулась.
Глава третья
Глаза во тьме
Прежде чем в дом
войдешь, все входы
ты осмотри,
ты огляди, —
ибо как знать,
в этом жилище
недругов нет ли[6].
Старшая Эдда. Речи Высокого
Высоко над темным коньком крыши в предрассветной тишине раздался шорох, хотя дыхания ветерка почти не доносилось. На верхушке могучей липы что-то зашевелилось и затрепетало. Мелкие ветки, ломаясь, полетели вниз, царапая ствол. Дерево закачалось, потому что острые когти не сразу нашли, за что зацепиться в мягких ветвях кроны. Затем буря (если это действительно была буря) утихла, и под пасмурным небом, которое не освещали ни луна, ни звезды, все застыло. В воздухе что-то вспыхнуло, и все существа, издавна обитавшие на могучем дереве – между стволом и корой, в дуплах и под сенью густой листвы, – все эти невинные крошечные существа безошибочно осознали, что теперь там, наверху, сидит некто, возвышающийся надо всеми, как владыка ночи. Черноперый, когтистый, рогатый.
Птицы, летучие мыши, жуки, мотыльки и червяки прежде с ним не встречались, но все же поняли, кто вернулся. Липа дрожала от верхушки до корней, скрытых глубоко в земле. Но в ярко освещенном доме, стоявшем в тени старого дерева, никто ничего не заметил. Его обитатели не уловили ни малейшего намека на происходящее.
Из полуоткрытого окна доносились смех и звон бокалов.
– Груздь и сморчок, пей – и молчок! – громко нараспев проговорил восторженный голос, владелец которого уже явно не один раз осушил кубок с лавровой настойкой.
– Ох, чертополох, папоротник и мох! – подхватил другой, и снова раздался смех, который звучал, пока окно не закрыли, отгородившись от тьмы и тишины, и не поставили на подоконник фонарь.
В его мирном сиянии, чуть разгонявшем предрассветные сумерки, никто из гостей не увидел, как с самой верхушки дерева черным полотном спустилась тень, легла на землю, раскинув крылья, и растаяла в темноте, окутавшей могучий ствол. Липа снова вздрогнула, точно с ее древнего древесного сердца упал камень, а все крошечные огоньки сбросили оцепенение и как ни в чем не бывало полетели дальше.
По песку во дворе перед домом прохрустели робкие шаги. Неизвестная фигура скользнула вдоль стены, на мгновение заслонив падавший из окна свет фонаря. Вскоре послышался щелчок – открылись ворота сарая, которым редко пользовались. Створка бесшумно закрылась. И воцарилась тишина.
Карлман пронесся по коридору. Комната Бульриха располагалась напротив спальни его матери. Он осторожно приоткрыл дверь и неслышно прокрался внутрь. Эта комната была еще больше, чем та, в которой жила Бедда, и поначалу молодой квендель с трудом различал обстановку, потому что окна были задернуты тяжелыми шторами. Было очень тихо, в камине, в левом углу, тлели дрова. Карлман с удивлением подумал, что огню следовало бы гореть жарче, ведь Бульрих, как и Бедда, после возвращения постоянно мерз, не открывал окна и искал тепла. Но где же сам дядя?
Кресло у камина пустовало. Должно быть, Бульрих отправился спать. Подчиняясь странному предчувствию, племянник не стал его звать и повернулся направо, где в другом конце комнаты, напротив камина, стояла такая же роскошная кровать, как и та, на которой спала Бедда. За массивными сундуками и шкафами, выстроившимися вдоль стен и едва различимыми в слабом свете скудного огня, царила непроглядная тьма.
Карлман невольно вздрогнул. Вправду ли так холодно, или он дрожит, потому что испугался свинцовой тишины? За эти дни он уже несколько раз заходил к Бульриху, когда никого не было рядом, – неужели сейчас что-то изменилось?
Глаза Карлмана привыкли к полумраку, и он с замиранием сердца направился к кровати Бульриха. Слева в стене открывалась ниша, в которой, как Карлман помнил, перед высоким арочным окном стояло огромное черное кресло. Шторы здесь были задернуты не слишком тщательно, сквозь щель просачивалось немного света, и, медленно ступая, Карл-ман понял, что не один в комнате.
В постели он обнаружил дядю, который, казалось, мирно спал. Пожалуй, вид у него был на удивление спокойный и расслабленный, чего не наблюдалось уже очень давно.
И вдруг Карлман заметил кое-что еще и с трудом удержался от крика.
На кресле в нише вырисовывались очертания темной фигуры, такой высокой, что она явно не могла принадлежать квенделю. Едва различимый в темноте, черный и неподвижный, гость возвышался над спинкой кресла, будто одна из обточенных ветром каменных фигур, украшавших некоторые стены залов в руинах Вороньей твердыни. Карлман отшатнулся, словно ему явилось нечто, проникшее в этот мир Волчьей ночью. Возможно, так и было на самом деле.
В Холмогорье не нашлось бы таких великанов, даже среди сыновей Дикфус-Ролингов, отпрысков клана, обитавшего на уединенной ферме за деревней Квенделин, у подножья Вороньих гор. Незнакомец, замерший во тьме, был гораздо стройнее и крупнее, чем любой из самых рослых квенделей, и Карлман мгновенно вспомнил о зловещих странниках тьмы.
Страх сжал ему горло, и молодой квендель замер, словно прикованный к месту. С тех пор как он вошел в комнату, каждый его шаг, сколь угодно осторожный, наверняка не ускользнул от внимания молчаливого стража, охранявшего Бульриха. Как это чудище умудрилось пробраться сюда, чтоб ему вонючими сморчками подавиться? Незаметно такому великану было не проскользнуть. Однако, несмотря на рост, ему это удалось, и, возможно, не впервые, предположил Карлман. Разве старик Пфиффер не твердит в последнее время, что все границы истончаются? Поганки и мухоморы! Никто и
