Татьяна Шуран - Матка

День прошел в первичном освоении предназначенного для поселения ландшафта — Беля заявила, что ночевать в машинах больше никому не позволит, а потому в интересах старателей "быть приспособляимее". На ночь Беля включила шумовой экран, презрительно пояснив, что если герчеяуре находятся в рассеянном состоянии, даже когда бодрствуют, не приходится надеяться, что они умеют владеть собой во сне. С причудливыми акустическими эффектами белого света старатели вскоре свыклись, а принцип его действия остался для всех загадкой, и даже самым самоуверенным сторонникам решительных действий пришлось отказаться от идеи вооруженной борьбы против каменной расы на неопределенно долгий срок.

Первое время хлопоты по поддержанию минимально приемлемого быта отнимали у старателей почти все силы. Тяжелый физический труд и придирки Бели по каждой мелочи, долгие опасные странствия в поисках нужного материала, будь то особая трава для отвара, который Беля именно сегодня решила готовить, или совершенно конкретная порода дерева для дощатого настила на полу облепивших дно долины шатров из шкур животных, к которым Беля "для красоты" велела подвешивать залитые в прозрачную смолу мертвые головы волков и лис и ожерелья из зубов и когтей, а прежде всего — ощущение беспомощности, ненадежности и неустойчивости собственных способностей, знаний и навыков, постоянная угроза жизни казались многим пыткой. Однажды, когда Беля в очередной раз бросила в огонь окрашенную, по ее мнению, в неправильный оттенок ткань, которую днем раньше велела старателям собственноручно соткать и обработать по изобретенной ею системе для пошива более прочной, немаркой и адаптирующейся к погоде одежды по выдуманному ею же фасону, Ладшев осмелился возразить ей — скорее из сострадания к остальным, чем из собственного нежелания работать, — что Беля просто капризничает, что люди устали от химических опытов, которых не понимают, и что незначительное отличие в цвете одежды не важно, можно было бы и вообще не красить, — чем привел Белю в бешенство.

— Не… важно?.. — повторила Беля, словно припоминая значение слова по словарю, а потом ударом ноги опрокинула котел с кипящим красителем, и едкая жидкость с шипением побежала по камням; люди отпрыгнули в разные стороны. — А что важно?! — заорала Беля. — Что в вашей никому не нужной жизни важно?.. — она обвела окружающих яростным взглядом, словно ожидая новых возражений, но высказываний не последовало. — Запомните, герчеяуре, — поостыв, процедила она, — все раз и навсегда: важно делать все хорошо и до конца. А если вы не в состоянии качественно упаковать свою персону в шмотку, то вы ни жить, ни умереть не способны как следует!

Постепенно хозяйственная рутина стала привычной, многие обязанности выполнялись мимоходом, машинально, появилось свободное время, и старатели начали понимать неочевидные результаты требований Бели. За время работы в долине все успели убедиться, что игнорировать присутствие габбро фактически невозможно. Невидимые изменения, которые производил паразитарный камень в атмосфере — разрежение кислорода, понижение давления, ультразвук — сами по себе разрушали человеческое здоровье, рассеивали внимание, вызывали утомление и головную боль; если же тварь приближалась, угнетающий эффект усиливался, и потому для людей появление габбро всегда казалось неожиданным и пугающим, как в кошмарном сне. Постепенно старатели заметили, что высокий уровень сосредоточенности и целеустремленности, к которому приучала их Беля, помогал отчасти блокировать влияние габбро, и начали догадываться об истинных причинах непредсказуемых требований и несмолкающих упреков, насмешек, угроз Бели, стремившейся, по-видимому, предотвратить таким образом панику, нервные срывы и безрассудные инициативы среди своих подопечных.

Исподволь усвоенное старателями состояние сосредоточенного внимания, всецелой погруженности в любое текущее действие, безусловное самообладание, требовавшее поначалу титанических усилий и казавшееся неестественным, стало со временем удобным и плодотворным. Работа из навязанного условия превратилась в очередной повод убедиться в своих силах, а некоторые, хоть это и казалось невозможным, даже научились предугадывать поручения Бели и выполнять их заранее.

Однако в свободное время, по вечерам, когда над долиной появлялся исполнительно наведенный Белей шумовой экран, старатели по обыкновению расслаблялись, бездельничали и предавались воспоминаниям об ушедшей цивилизации, благо необходимость в заботе о безопасности пропадала. На досуге каждый выбирал себе занятие по интересам, и старатели, прежде не видевшие друг друга в мирное время, теперь словно познакомились заново.

Тихон обнаружил оригинальный вариант свойственного многим детям желания завести собаку: нашел волчонка и выгуливал его по вечерам в лесу. Ладшев употребил полученные от Бели уроки столярно-плотнического мастерства на изготовление шахмат и, хотя прежде почти не общался с Комендаровым, любителей интеллектуального развлечения их оказалось только двое, так что они почти каждый вечер составляли друг другу молчаливую, но довольно яростную партию, причем Комендаров зачастую как-то неожиданно выигрывал. Себринг добился от Бели разрешения пригнать в долину фургон с медицинским оборудованием и, помимо обязанностей по обустройству лагеря, которые выполнял наравне с остальными, упорно продолжал медицинские изыскания, вскрытие убитых Белей тварей и изготовление лекарств. Он чаще других донимал Белю узкопрофессиональными расспросами, пытался претворить на практике ее рекомендации и вскоре придумал специальный массаж и несколько типов микстуры на основе ртути, снимавших судороги и спазмы, которые порой вызывали габбро. Однажды Беля, заглянув в его тетрадь с чертежами вычурных хирургических инструментов, с сомнением покачала головой:

— Напрасно тратишь время. До нейтрализации паразитарного камня такая операция все равно не поможет.

— Возможно. Но когда мы победим, лечение зараженных превратится в первоочередную проблему. Вот я и хочу подготовиться заранее, — серьезно возразил Себринг, чем заслужил уважительный взгляд и задумчивую паузу.

Ростопчина по вечерам никто не видел — все свободное время он проводил в молитвах у постели сестры, которую на руках перенес со стоянки машин в долину и для которой даже пытался вытребовать у Бели отдельный защитный экран, в ответ на что Беля только печально покачала головой:

— Ее не тронут. Она для них все равно, что своя.

Вероника же любила просто помечтать, глядя в небо; в такие минуты ей смутно представлялись какие-то истории, похожие на обрывки старых мультфильмов: то серебристая кувшинка на неизвестном болоте, то забытые на чердаке часы в виде дворца с фигурками, — и Вероника на досуге втайне записывала их, жалея, что потратила мирное время на поиск скандальных новостей для газеты вместо того, чтобы издать книжку детских сказок — для которой у нее, правда, прежде не было идей. Беля порой называла Веронику "девушкой с секретным ящиком письменного стола", подтверждая таким образом подозрения некоторых старателей по поводу своей способности читать мысли, но в то же время Веронике порой казалось, что Беля имеет в виду не литературные опыты. Однажды Вероника спросила ее, что значит это определение, но Беля только пожала плечами: