Татьяна Шуран - Матка

Ростопчина по вечерам никто не видел — все свободное время он проводил в молитвах у постели сестры, которую на руках перенес со стоянки машин в долину и для которой даже пытался вытребовать у Бели отдельный защитный экран, в ответ на что Беля только печально покачала головой:

— Ее не тронут. Она для них все равно, что своя.

Вероника же любила просто помечтать, глядя в небо; в такие минуты ей смутно представлялись какие-то истории, похожие на обрывки старых мультфильмов: то серебристая кувшинка на неизвестном болоте, то забытые на чердаке часы в виде дворца с фигурками, — и Вероника на досуге втайне записывала их, жалея, что потратила мирное время на поиск скандальных новостей для газеты вместо того, чтобы издать книжку детских сказок — для которой у нее, правда, прежде не было идей. Беля порой называла Веронику "девушкой с секретным ящиком письменного стола", подтверждая таким образом подозрения некоторых старателей по поводу своей способности читать мысли, но в то же время Веронике порой казалось, что Беля имеет в виду не литературные опыты. Однажды Вероника спросила ее, что значит это определение, но Беля только пожала плечами:

— Это не определение, это шутка. Определяйся сама…

Беля по обыкновению уходила на ночь в специально отстроенный в отдалении от общего поселения, высоко на утесе дом, то сверкавший огнями разноцветных стекол и неизвестных электрических приспособлений, то погружавшийся в непроницаемую темноту и прозванный старателями "сторожкой". Все уже свыклись с первоначально установленным распорядком и в очередной раз рассеянно разбрелись по экзотическим шатрам, когда шелестевший над долиной защитный экран внезапно исчез.

Поначалу все растерялись — тишина и ночь, набегавшие со всех сторон, показались непобедимой злонамеренной силой, и многие поневоле прислушались, пытаясь отследить стрекот каменных крыльев, — но потом сказались многочисленные тренировки по восстановлению самоконтроля, и старатели перешли к более деятельному настроению. В полумраке между шатрами замаячили силуэты, а вскоре раздались недовольные голоса:

— Это очередная проверка! Надо вести себя так, как будто ничего не происходит.

— Да она надеется, что нас всех сожрут. Она нас спасла случайно и случайно убьет.

— Я не удивлюсь, если она начнет испытывать свое оружие на нас, как и на габбро!

— Можно с уверенностью утверждать только одно: что наши жизни для нее гроша ломаного не стоят…

— А для нас самих? — резко спросила поднявшаяся с края каменистого косогора Вероника; ее силуэт смутно отделялся на фоне звездного неба. Все примолкли. — Если для нас самих наши жизни чего-нибудь стоят, то мы сами должны их защищать.

— Но оружия-то у нас нет, — елейно заметил откуда-то из темноты голос Комендарова.

— Зло внутри, — негромко возразил с другой стороны голос Ростопчина.

— Да помолчали бы вы, балбесы, — в минуту опасности характерные выражения Бели первыми приходили Ладшеву на ум. — Я о другом думаю, — он в раздражении прошелся между шатрами из стороны в сторону. — Ведь это Беля контролирует работу экрана, верно? А вдруг с ней что-то случилось?

Все заворчали; предположение казалось небеспочвенным.

— Не знаю, как остальные, а я немедленно поднимусь в сторожку и узнаю, что происходит, — заявил Ладшев. — Фонарь у кого-нибудь есть?..

— Чтобы на габбро в темноте не наступить?.. — поддел Комендаров.

— Зажигалку возьми…

Ладшев направился к громоздившемуся вдалеке горному склону; остальные как-то незаметно потянулись следом. Наощупь взбираясь по вырубленным в скале ступенькам, круто уходившим вверх, многие вспоминали не только о мелькавших на днях неподалеку габбро, но и о том, что появляться на пороге наиболее высокопоставленного, во всех смыслах, дома без самых веских причин непросвещенным "герчеяуре" было недвусмысленно и без лишней деликатности запрещено. Так или иначе, вереница старателей распределилась по лестнице, а Ладшев и Вероника постучали в дверь. Через некоторое время молчаливого ожидания тревога за Белю показалась наивной: серебристая фигура в пепельных волнах длинных волос, как ни в чем ни бывало, образовалась на пороге и небрежно уперла кулак в бок.

— Н-да? — поинтересовалась Беля, меряя выстроившуюся очередь любопытным взглядом.

— Мы… ээээ… — Ладшев замялся, поскольку стало очевидно, что версия насчет очередной "проверки" оказалась самой справедливой, и махнул рукой в сторону долины, — у нас там экран погас, — озвучил он всем известный факт. — Вот мы и подумали: вдруг с тобой что-то случилось?

Беля с притворным удивлением глянула через его плечо и всплеснула руками.

— Ну надо же, а! Батарейка, наверное, кончилась, — ляпнула она и засмеялась, а потом небрежно добавила: — Сейчас восстановлю, — и уже почти скрылась за дверью, когда Вероника остановила ее.

— Не надо, — неожиданно заявила она.

Беля помедлила и снова вышла за порог.

— Ты правильно поступила, что выключила экран, — продолжила Вероника и бросила через плечо угрожающий взгляд, словно приглашая всех несогласных поспорить. — Нам действительно пора привыкать обходиться своими силами.

Беля с усмешкой облокотилась о косяк и смерила взглядом оторопевшую толпу старателей.

— Все ли поддерживают точку зрения нашей бесстрашной девушки с секретным ящиком? — недоверчиво протянула она.

Помолчав, старатели как-то непроизвольно согласились и только в этот момент почувствовали, насколько на самом деле тяготила всех жизнь от ночи до ночи и как не хватало давно утраченного ощущения независимости и веры в себя. Возможно, о том же подумала и Беля; так или иначе, она усмехнулась более задумчиво, чем обычно, и сказала:

— А вы не так уж безнадежны, герчеяуре… Ну что ж, в таком случае — доброй ночи, приятных снов и… завтра подъем как обычно! — строго подняла она указательный палец и скрылась за дверью сторожки, а старатели нестройной толпой потянулись в темную глубину ущелья.

Беля стала часто покидать долину, уезжала на две-три недели, всегда без предупреждения, без объяснений. Старатели и прежде замечали, что она жила далеко не только в своей сторожке, а теперь поняли, что во многом именно необходимость постоянно муштровать и контролировать подопечных приковывала ее к месту. Первый же ее длительный отъезд доказал, что бдительность в отношении старателей была совершенно справедлива: несколько дней спустя после исчезновения Бели возникли идеи отказаться от ее дальнейшей помощи, забрать оружие, которое найдется в сторожке, и сбежать. Зачинщики этой самоубийственной затеи, которую Беля, вероятнее всего, никогда бы не простила и нашла способ наказать, рассуждали, что уже многому научились, что Беля держит людей в зависимости и повиновении по субъективным причинам, которые трудно понять, но скорее всего — из сумасбродства, в то время как единственно правильным решением является истребление габбро с оружием в руках. Впоследствии, когда эти наивные идеи, не отражавшие ничего, кроме тщеславия и самонадеянности, забылись и все старатели прошли полноценное обучение обращению с дистантным оружием, самим несостоявшимся заговорщикам стало ясно, что даже если бы удалось разобраться в принципе действия белого света, дезертиры погибли бы гораздо быстрее, чем погибли самые первые, безоружные и совершенно неосведомленные о габбро жертвы. Однако тогда, на заре новой жизни людей, подобные бредовые проекты вызвали нешуточные дискуссии и сомнения. Наконец наиболее последовательные из старателей заявили, что Беля никому не навязывает своей воли, наоборот — они сами к ней напросились, и подчиняются не потому, что вынуждены, а потому, что считают ее руководство подходящим. Постепенно консервативные настроения возобладали, и в последующие отъезды Бели добровольное повиновение и верность взятым на себя обязательствам превратились в правило, а домыслы относительно субъективных мотивов Бели утратили интерес.