Андрей Валентинов - Рубеж

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Мне холодно.

Невкусно. Вода.

Молоко. Вкусно. Темно. Ночь.

Все злые. Мама добрая.

Мамы нету. Дядька злой… Дядька смотрит. Дядька гладит. Дядька укрывает.

Дядька хороший.

Логин Загаржецкий, сотник валковский

Сотник Логин выхаживал по комнате. Останавливался под образами, Укоризненно глядел в темные на золоте лица, грузно разворачивался, шагал к двери.

Высок был сотник Логин, статен и собою хорош, за что и любили его в парубоцкие годы и девки, и молодицы; сам же Логин охотнее знался с шаблею, нежели с бабою, и, взяв за себя смирную архирееву дочь, с нетерпением ждал сына-наследника.

Родилась дочь.

Та самая Ярнна Логиновна, которая недавно — вчера? — скакала по двору на палке, размахивая деревянной шаблей, и разбойничьим нравом не уступала никакому хлопцу. Та самая, которую верный Агметка выучил и в седле сидеть, и из пистоля стрелять, и шаблей рубить. Про которую шептались, что быть ей сотником, хоть и девкой уродилась.

Еле теплилась лампада. Логин в который раз остановился перед иконами, по-стариковски пожевал губами.

За минувшие несколько дней лицо его почернело, будто земля. Был бы у сотника чуб — побелел бы, как у старого деда, да только Логинов чуб давно поредел да сошел на нет, и сверкающая лысина теперь потемнела тоже — как старая деревяшка.

Недобрые дела творятся. Жуткие, невиданные дела, не иначе, скоро Страшный Суд!

Когда хлопцы прошлись по замку Дикого Пана; когда увидели там все, да припомнили, как пропадали на хуторах то девка-сирота, то младень. Как списывали все на волков, на хапунов, на дикого зверя — а зверь был нестрашнее медведя, похуже хапуна, на двух ногах ходил зверь, по-пански одевался, и служили ему не упыри — люди ему служили!

Хотя и упыряка сыскался-таки один. В подземелье нашли, над свежим трупом странного какого-то старца — или не старца? — седого, длинноволосого, в золотых перстнях. Смердел упыряка, а все одно Тараса Бульбенка чуть не задушил! Порубали его на части — а все равно шевелился!

Навидались всякого сотниковы хлопцы — но после того, что в замке увидели, словно ума лишились. Если кто из сердюков Дикого Пана и уцелел — порубали, порезали, голыми руками порвали.

Всю власть пришлось употребить сотнику Логину, чтобы сохранить в живых хотя бы главных душегубов — окаянного жида Юдку, что командовал резней в Гонтовом Яре, да еще того иноземного супостата, что рубился как чорт, что залил чужой кровью ступени, ведущие к Дикому Пану…

Логин едва удержал стон. Не ему, зацному сотнику, скулить, ровно бабе, Яринку все одно не вернешь. И добро бы похоронить по-христиански! Нет, утащил чорт Мацапура в свою Преисподнюю, живьем утащил родную дочь, попы глаза воротят, не хотят служить за упокой души, потому как душа неизвестно где оказалась; скорее всего — в пекле.

Долго искали Яринку. Хведир Еноха, окуляры нацепив, весь замок обшарил. Думал: может, затаилась где? Не поддалась?

Хороший хлопец Хведир. Хоть и не черкас, не чета братьям. За окулярами глаза прятал — мокрые они были, глаза-то…

Логин понял, что давно не смотрит на иконы — стоит посреди комнаты, вперившись в голую стену, и кулаки сжимаются сами собой, а в одном — вроде бы мелкий камень.

Сотник с трудом разжал руку.

Медальон. Обрывок цепочки свисает из кулака. Откуда? А, то на шее у супостата этого, Рио, колдовская вещь была, приметная! Когда обезоружили Юдку с иноземцем да скрутили… Жид, хоть и подраненный, щерится, а пан Рио смотрит холодно, по-рыбьи, будто и не ему на кол садиться!

Логин сам не помнил, как сорвал ведьмачью цацку. Бросить оземь — рука не послушалась. И верно! Негоже такими вещами разбрасываться — а отдать кузнецу, пусть сплющит, пусть в горниле спалит нечистое золото…

— Пане сотнику?! — робко, от дверей.

— Ты, Ондрий?

— Все готово, пан сотник! Волов запрягли, две пали выстругали — из осины. Хорошие пали. Пану Юдке и пану Рио удобно будет!

Сотник стиснул зубы.

По-хорошему, не надо бы так торопиться. Да только жжет душа, душно. И панихиду по Яринке служить не хотят. И до Мацапуры, чорта, волчьего выкормыша, не дотянуться. Так хоть этих на палю надеть!

— Хорошо, Ондрий. Собирай народ!

Есаул поклонился и вышел; сотник с удивлением посмотрел на собственную руку. Вроде убирал он медальон за пояс? А вот он, лежит, золотенький, и неведомо, что в нем за сила.

Неохотно поддалась золотая крышечка. И верно, вражья цацка: на золотой подушечке, гляди-ка — оса!..

Свет дрогнул перед глазами Логина. Вроде дымом потянуло… нет, цветами. Густым осенним запахом, чернобривцами.

И вроде застонал кто-то. Яринка?!

Сгинь, бесовское наваждение! К кузнецу! Сегодня же-к кузнецу!

Рио, странствующий герой

Подвал, где нас держали, не был предназначен специально для узников. Когда-то здесь хранили, по-видимому, овощи; пахло гнилью и мышами, и кто-то деловито шуршал в темноте, не обращая на нас ни малейшего внимания.

Юдка не видел моего лица, а я не видел Юдку. Я только слушал его Монотонный, без интонаций, голос, и все сильнее хотелось взяться руками за голову — но не было такой возможности, потому что руки, скрученные за спиной, уже как бы перестали быть. Что с руками, что без рук!..

Юдка говорил, а мне мерещилась горечь дыма. Попеременно запах горящих магнолий — и смрад обугливающейся плоти. Брат сидел передо Мной, такой же Заклятый, такой же двоедушец, вот только запрет ему положен другой. Мне — не убивать, ему — не миловать.

Я думал — нет ничего страшнее, чем то, что случилось со мной в двенадцать лет. Разрушенный дом, замученные родные; собственное бессилие и неумение защитить… Но когда душегубы под предводительством какого-то Железного с людоедской жестокостью перебили взрослых Юдкиных родичей, когда взялись жарить на огне Юдкиных братьев и его самого, двенадцатилетнего, а рядом умирали под насильниками сестры…

Тогда и он воззвал к Неведомому — и получил такой же дар, как у меня. Превратился в боевую крепость с замурованным в стене детским скелетиком.

Впрочем, нет. Вторая — точнее, первая! — душа Юдки жива, как и моя, еле дышит, но все-таки жива.

— Прошу прощения, пан Юдка… Кто они были, эти изверги? Политический заказ?

Неприятная, не до конца понятная мне улыбка:

— То у вас, пан Рио, политические заказы. А здесь простые нравы — богатому пану маеток подпалить, онучей из китайки надрать, католика пилой перепилить, жида поджарить…

Я ничего не понял, но смолчал.

Он рассказывал дальше — как встретились Двойник, Смерть и Пленник; первым был я, второй — Ирина Логиновна, третьим — тот, за кем меня послали, младенец, спасенный нами от обезумевшей толпы. Эти трое сошлись — в ту нашу первую, холодную встречу, и Юдке было предначертано вскоре умереть, но он почему-то не умер.