Артур Баневич - Похороны ведьмы

– Вот об этом как раз и поговорим. – Она опустилась на колени, по-прежнему стараясь на него не глядеть. – Ганус – дело пропащее, так что… Если хочешь, я тебе из этих тряпок… хм… сооружу что-нибудь под… хм… набедренную повязку. Один рукав повяжу вокруг живота, а второй пойдет… э-э-э… снизу. Знаешь, как у ребятенка, который постоянно под себя мочится.

– Развяжи меня, – процедил он. – Я сам как-нибудь управлюсь, хоть большой практики по пеленанию у меня нет. Редко я под себя писался.

– Об этом и думать не моги. Не развяжу. Я же сказала: землянка маленькая. Легко прыгнуть и напасть. А я твоим словам не верю. Знаю, на что ты способен.

– Не на драку же с тобой! Черт побери, Ленда, я думал, что мы…

Она подождала, позволяя ему подыскать подходящее слово. Но Дебрен и не искал.

– Ты будешь смеяться. – Она все еще смотрела прямо перед собой, в огонь, не давая Дебрену возможности заглянуть под капюшон. – Но я тоже думала, что мы.,, такое, понимаешь, у нас, дурных баб, мышление. Ну и оказалась в снегу.

Голая, без единого волоска на теле, словно курица, ошпаренная в кипятке и готовая на вертел. Но, как ни странно, я не курица и быть таковой не собираюсь. Даже если попадется такой повар, как крупный кухарь Дебрен.

– О чем ты вообще-то говоришь? – спросил он, осторожно пододвигая ногу поближе к огню. Он с величайшей охотой присел бы над кругом камней, чтобы поглощать посиневшей кожей как можно больше тепла в как можно более короткое время. Но при ней не мог.

– О том, что меня сюда заманили.

– А я-то тут при чем?

– Ну, то, что бабы – дуры, мы уже установили. – Она надгрызла, а потом распорола вдоль шва первый рукав, получив полосу сукна шириной в стону. – Но не преувеличивай. Сложить два да два я сумею, к тому же без помощи пальцев. Причины с последствиями тоже кое-как связать сумею.

– Давай установим еще одно, – сухо бросил он. – Глупой я тебя никогда не считал. Даже теперь, хоть у тебя явно не все с головой в порядке. Конечно, не так, как у этого бедняги, – глянул он на неподвижного Гануса, – но наверняка по тем же причинам. Мозг при падении зачастую сильно встряхивается…

– Существуют две возможности, Дебрен, – перебила она без особых эмоций. – Или ты убедишь меня, что хоть и бессовестно интригуешь, но тоже достоин минимального доверия, каким одаряют двойных агентов. Либо и дальше будешь прикидываться наивной девицей. В первом случае ты заменишь мне Гануса, а может, и коня, потому что ты сильнее его. Проползем через границу, прежде чем наступит новая ночь, и разойдемся, чтобы обоим в живых остаться. Хотелось бы, чтобы все так и получилось. Потому что другой вариант – наивной девицы – мне радости не доставит. Когда-то я тебя любила, но, пожалуй, в виде жаркого не полюблю.

Дебрен на мгновение забыл и о холоде, и об огне, и о сдержанности. Ноги у него разъехались от изумления, а правая пятка влезла в золу.

– Что?! Ты ошалела?! Жаркого?!

Мэтр Ганус, испуганный громким голосом, загугнил, прикрыл голову руками и заполз под кучу веток. Только теперь Дебрен обратил внимание на убожество его одежды. Штаны, такая же легкая курточка и совершенно не зимний балахон с рукавами по локоть. Одежда столь же дорогая и модная, сколь и непрактичная вне дома. Если б не землянка и костерок, старец был бы уже наверняка мертв.

– Нет, Дебрен, не ошалела. Просто по-мужски к делу подхожу, если обстоятельства не без помощи двух мерзавцев принудили меня влезть в портки. По тем же причинам, что и раньше, не могу ходить быстро, а по правде, так и почти совсем не могу. Так что до Морвака не доберусь ни за день, ни даже за два, хоть это совсем рядом. Надо как-то пережить эти два дня. А то и больше. Даже если я у Гануса всю одежду отберу и голого погоню домой, то при таком морозе мне все равно не выжить. Днем огонь разводить нельзя. В следующую ночь тоже нельзя будет, потому что они искать начнут с утра и не перестанут, собак наверняка возьмут. Так что ж остается? Много есть и закопаться в снег. А что есть-то? Остаешься ты. Вот тебе и жаркое!

– Не нравятся мне твои речи. – Дебрен взял себя в руки. – Каннибализм я еще могу понять. В Маримале, например, те, кто с голоду не помер, улиток, лягушек и устриц жрут. Кому что нравится, вольному воля. Но то, что ты на жаркое с ходу меня, а не Гануса выбрала, так это уж грехом попахивает. Ленью, княжна. Старого, жилистого мяса тебе жевать не хочется, вот что.

– Фигню несешь. – Она надгрызла второй рукав, сплюнула нитки, разорвала. – Я его пальцем не трону, потому что он, как и я, в этой интриге жертвой оказался, а не палачом.

– В какой интриге?

– Ну-ну, продолжай трепаться, – фыркнула она. -А когда уже кончать будешь, не забудь пожелать мне приятного аппетита. Может, хорошее слово мне соль заменит, хоть и сомневаюсь.

– Да удавись ты, ведьма… Сначала я шею подставляю, чтобы вообще сюда попасть, потом замерзаю, ночью тебя по лесу отыскивая, а ты меня сожрать собираешься? Да чтоб у тебя кусок в горле застрял!

– Ведьма?! Я?! – Она наконец повернулась к нему. Тени под капюшоном было достаточно, но не настолько, чтобы полностью скрыть странный вид безволосых надбровных дуг и лишившихся ресниц век. – Следи за словами, соблазнитель, прости Господи, потому как если ты меня до бешенства доведешь, то я, когда есть захочу, буду всякий раз от тебя по кусочку свежего мяса отрезать. Начиная с лживого языка!

Уже сейчас она была явно взбешена, потому что, только накричавшись, заметила полный изумления взгляд Дебрена. И тут же отвернулась.

– Ленда…

– Заткнись, – бросила она дрожащим голосом. – Ты… ты… завравшийся, завшивевший, вонючий, поганый, свихнувшийся, лживый…

– Ты даже не знаешь, как я рад. – Это далось ему нелегко. Он мог еще долго прятаться за щитом дружеской болтовни и подтянутыми к подбородку коленями. Но не хотел. Отчасти потому, что ни то, ни другое не очень-то помогало. Но не только поэтому.

– Потому что кто-то тебе правду в эти лживые зенки вывалил?

– Нет. Потому что тебя вижу.

Медленно, очень медленно капюшон повернулся в его сторону. Сейчас Дебрен сидел гораздо свободней, скрестив по-везирацки ноги, грязный, покрытый гусиной кожей и едва заметно улыбающийся. Он улыбнулся немного шире, когда их взгляды встретились.

– То письмо, которое я тебе послал… Не очень сердечным у меня получилось, знаю. Но…

– Не очень сердечным? – Желание скрыть лицо в глубокой тени боролось в ней с необходимостью глядеть Дебрену в глаза. Подозрительно и недоверчиво.

– Холодным, бесстрастным. Не таким, как мне хотелось. Тебе, наверное, показалось, что я от скуки пером бумагу царапаю.

– Насмехаешься?

– Насмехаюсь?

– Покончим с этим, Дебрен, – сказала она, слегка стискивая зубы. – Твое письмо – уже прошлое. Мертвое. Давай лучше займемся будущим. Тебе тепло?