Людмила Астахова - Теперь или никогда

– Добро пожаловать домой, отец мой и господин, – мелодично пропела юная хозяйка.

Откровенно говоря, Аластар не сомневался в способностях дочери и сейчас испытал прилив гордости. Если кто и сумел пустить ролфи пыль в глаза, так это Мирари. Пусть оценят истинно диллайнское гостеприимство, выраженное в идеальном порядке.

– Мой дом был в надежных руках. Вы – безупречны, – расщедрился Эск на похвалу, прикладываясь поцелуем ко лбу дочери. – Я горжусь тобой, дитя мое.

Родительского «ты» и скупой ласки девушка не ожидала.

– Позвольте представить вам – его высокопревосходительство генерал-фельдмаршал Эвейн эрн-Рэймси, командующий Экспедиционным корпусом.

Стоявший рядом с отцом ролфийский офицер отвесил поклон. Светлоглазый и тонколицый, нисколечко не соответствующий всем этим сказкам про зубастых дикарей-островитян.

– Моя дочь – Мирари Эск.

Княжна смутилась до немоты, ведь только что Аластар официально признал ее хозяйкой дома, старшей женщиной в роду, чья воля отныне закон для домочадцев и подчинена только слову самого Эска. Но виду Мирари не подала. Какая-то доселе невидимая сила внутри ее существа неожиданно высвободилась. Все поколения благородных женщин-диллайн ожили в ней, придавая уверенности взгляду, чтобы без трепета взирать на представляемых ей мужчин – гостей дома и мысленно соотносить их лица с именами в списке.

«Эрн-Брэнги, начальник штаба Экспедиционного корпуса – северное крыло, двухкомнатные апартаменты, льняные простыни, на первый завтрак – чашка чаю и пончик», – без малейших усилий вспомнила Мирари, едва только названо было имя следующего гостя.

«Уверенность, достоинство и безупречность», – любила повторять наставница, приглашенная миледи, чтобы обучать княжон хорошим манерам. Отличные слова, но только теперь Мирари поняла их смысл и прониклась сутью.

Мысленно девушка ликовала. Она смогла! У нее получилось! Отец признал. И ужин выйдет на славу, и грядущий званый обед, на который съедутся владетели семи северных графств, пройдет великолепно.

И если бы теплый и ободрительный взгляд Раммана не был таким братским, то юная княжна была бы абсолютно счастлива в миг своего триумфа.

Эвейн эрн-Рэймси

За большим двустворчатым окном ревело и бесновалось море. Свинцовое и свирепое море Кэринси – ледяная соленая кровь Морайг, вечно кипящая в бешеном стремлении повергнуть утесы Эскизара. Но корни гор все еще крепки, и Гнездо Эсков, оседлавшее вершину скалы, так прочно вросло в каменную плоть Джезима… Сэдрэнси… Синтафа… Северного Княжества Файрист! – что ни волнам, ни ветру не сбросить его в море.

«Сколько еще имен будет дано этой щедрой и желанной земле?» – подумал эрн Рэймси, любуясь высокими мачтами ролфийских кораблей на рейде Амалера.

Амалер. Ты прекрасен, Амалер, ты красив и богат, ты похож на роскошную женщину, окруженную жаждущими твоего внимания женихами… Ты выглядишь таким юным и дерзким, открытый всем ветрам и всем переменам древний город. Сколько же имен ты сменил? До Прихода Диллайн звался ты Вэйндзарси, и фундамент этого совиного Гнезда наверняка помнит еще эрн-Гэйвиннов, своих ролфийских владетелей. А вон тот остов древней, еще шурианской башни, что отлично виден из окна, без сомнения, грезит по ночам о тех, кто некогда сложил эти камни и пал, щедро полив их кровью шурианской и ролфийской. Как называли Амалер его первые хозяева – Третьи? Впору посетовать, что до сих пор в составе Экспедиционного корпуса нету ни единого «ползучего кузена»! Пара-тройка змеиных шаманов не помешала бы в борьбе с эсмондской магией – это во-первых. А во-вторых, эрн Рэймси смог бы полюбопытствовать, о чем же все-таки бормочут духи этих камней, и какие саги поют волны моря Кэринси, разбиваясь о подножие Гнезда Эсков, и о каких старинных тайнах шепчется ветер с эскизарскими знаменами? Кто сказал, что волки не могут быть любопытны?

Ролфийский лорд прижмурился и на мгновение, сквозь полусомкнутые ресницы, почти увидел…

…Небо, будто навеки закопченное дымом тысяч костров и гарью пожаров.

…Море, волн которого не видно из-за высоких бортов диллайнских кораблей.

…Пестрые стяги совиных кланов – о, и много же их там, внизу! Вот и бело-алое, словно пятно свежей крови на первом снегу.

…Блестящие кирасы и серо-сизые перья на плюмажах высоких шлемов. Вот подходит строй, а вот еще один, и еще… Дымятся фитили аркебуз, плюются огнем пушки, но стены замка крепки, и высока скала, а в сердцах защитников полыхает Локкина ярость, непримиримая ненависть к отступникам. И враг отброшен, снова и снова, и еще раз, и еще. Но что же это? Неужели чем больше убиваешь их, этих одержимых вылетков, тем сильнее их жрецы? Словно каждый убитый диллайн добавляет силы живым, делает прочнее сеть их колдовства. Душишь их, режешь… а они все лезут и лезут! Будто саранча, нескончаемым облаком слетающая на поля. Летят и летят! И не кончаются! Локка, слышишь ли ты? Отчего ты молчишь, Огненная?! Неужели предпочла верным тебе пасынкам – родных детей-предателей? Почему же сила уходит из рунных плетений, столько лет ограждавших эти стены, словно вода из треснувшего сосуда? И пламя, твое пламя, Огненная, пылавшее в сердцах твоих посвященных, теперь угасает? Костер не горит без воздуха, лиши огонь дыхания – и огня не станет. Кто же душит твое пламя, неистовая Мать Огня и Света? Неужели вера в чужого бога оказалась сильнее нашей верности? И нет защиты нашим душам, и слепая тяжелая пелена колдовского сна накрывает замок, и оружие выпадает из ослабевших рук…

Мы были честнее, Локка. Ты же помнишь? Мы схватились с детьми Глэнны за эту землю, но схватились, как подобает воинам: меч против меча, скейн против ихинцы, волчье бешенство против жажды жизни. Словно разом позабыв о рунном колдовстве и змеином шаманстве, мы схлестнулись силой против силы. Как равные, Локка! И резали, и жгли, и топили, и душили, и сдирали кожу, и снимали скальпы, и травили колодцы. Но никогда змеиное шаманство не вползало в наши сны, и ни один посвященный не превратил рунными плетениями врага – в раба. А эти, одержимые дети твои, – полно, да живые ли они? Как случилось, что твой свет стал слепящим неживым сиянием… верой вот в это?

И пламя Локки угасло среди этих стен, умерло, как умирает огонек лампады в замурованном наглухо склепе, и даже угли давным-давно остыли под толстым слоем серого пепла…

…но крохотный язычок его, пока еще робкий и слабый, готовый потухнуть даже от неосторожного вздоха, отразился вдруг в янтарных глазах диллайнской девушки. Будто княжна одержимого рода, дочь обреченной золотой крови, слишком долго смотрела на свечу – и огненное отражение навек поселилось в глубине ее зрачков.