Юлия Латaынина - Сто полей

Важнее было то, что в той стране научно-промышленная революция началась как будто с химии, а не с механики, и в тайном храме, а не на виду у людей.

Монахи не только научились делать открытия, но и добывать с помощью этих открытий деньги: Ванвейлен постепенно понял, что большинство крашеных тканей и дутых браслетов, продаваемых в Варнарайне, было не старинной технологией, а нововведениями. Пока королевство играло для храма роль сырьевого придатка. Но Ванвейлен не сомневался, что при прочих равных условиях храм найдет выгодным ставить свои мастерские вне бдительного ока империи, и торговать не только тканями, крашенными анилиновой краской, но и технологией.

И всего обидней было то, что открытие механизма, порождающего деньги из знания и товары из открытий, принадлежало в значительной мере господину Даттаму: без него храм так и остался бы компанией ростовщиков и алхимиков. И Арфарра делал все, чтобы не поссориться с Даттамом, а Даттам делал все, чтобы поссориться с Арфаррой.

Потому что после того, как Даттам проехал по торговым делам от Голубых Гор и обратно, на Весеннем Совете стали попадаться люди, которые вели очень странные речи. Они говорили: «Мы – ленники храма, а храм – ленник не короля, а экзарха Харсомы».

При этом про экзарха Варнарайна говорили, что он уважает честь и род, а вот король благоволит к выскочкам. Что Даттам, племянник наместника Варнарайна – человек щедрый и благородный, а Баршарг, араван Варнарайна, между прочим, тоже ведет свой род от Белых Кречетов.

Что в таком случае «ленники» Харсомы делали на королевском совете – непонятно. Не то – недружественные вассалы, не то – дружественные иностранные наблюдатели. Но кругом было столько непонятного, беззаконного и безумного.

Главным же безумием, однако, была сама вражда Даттама и Арфарры, вражда предпринимателя и политика. И при этом Даттам был готов на все, если речь шла о его личных интересах. А Арфарра был готов на все, если речь шла не о его личных интересах.

Не менее поучительно, однако, было то, что сам Даттам никаких разговоров не вел: словно это было самостоятельное политическое творчество его сотрапезников.

Ванвейлен не был на него в обиде за чудеса в Голубых Горах: строго говоря, Даттам, как и Арфарра, воплотил в жизнь метафору о резне, которую можно предотвратить лишь чудом. С той только разницей, что в Голубых Горах резня намечалась из-за того, что у людей отбирали свободу, а на Весеннем Совете резня намечалась из-за того, что людям свободу возвращали.

Ванвейлен не мог простить Даттаму другого: того, что, в сущности, именно волею Даттама королевство было сырьевым придатком и рынком сбыта; а империя – местом для мастерских. И Даттам был готов на все, чтоб сохранить монополию. Не страшны были Даттаму ни законы про «твое» и «мое», ни замки с сеньорами – но вот свобода торговли и рыночное законодательство – этого несостоявшийся государь Иршахчан вынести не мог. Этот человек был: и кабана съест, и про муху скажет: «тоже мясо».

Даттам старался, чтобы все от него зависело. Поэтому-то держал мастерские только в империи – хранил монополию. Поэтому-то лично ездил по местным горам. А вот пропади Даттам, помри, например, от шального вируса – и пропадет половина торговых связей.

Даттаму хроническая анархия была выгодна – он плавал только в мутной воде. Как вокруг не было государства, а была личная преданность – и предательство, так и свободного предпринимательства не было, – а были личные торговые связи.

Даттам вроде бы смирился с тем, что происходит в королевстве – показывал когти и ждал, сколько ему предложат. И поэтому, когда к Арфарре приходил жалобщик и говорил, к примеру, что Шамаур Рысий Хвост окружил его хутор, похватал слуг и служанок, а его самого с женой повесил коптиться над очагом, пока подлые люди не откроют кубышки и не напишут дарственную – тогда дарственная соответственным образом пересматривалась. А когда жалобщик приходил и рассказывал то же самое о людях Даттама, – тогда приходилось утереться, сложить жалобу в особый ларец и велеть ждать. Часто Арфарра давал таким людям земли за дамбой.

Марбод Кукушонок очень изменился. Он привык спать в грязи – но при мече. Привык быть рядом со смертью, но знал, что песня о его смерти будет без хулы.

Еще в тюрьме он вытребовал от адвоката копию Шадаурова соглашения и нынешней петиции. Переписал их собственноручно, потом позвал адвоката и велел толковать каждое слово. Адвокат толковал, молодая вдова убитого Марбодом суконщика сидела возле постели и вышивала шелковый значок, в жаровне бегала саламандра.

Ох, много прав давало Шадаурово соглашение знати – и право суда равных, и неприкосновенность имущества, и всесилие над вассалами, и запрещало королю творить произвол над сеньорами, и даже дозволяло знати воевать с королем. Хороший закон, дивный закон – для знати.

Адвокат кончил, Марбод взял бумагу, разодрал ее и кинул в жаровню.

Вдова всполошилась:

– Грех выкидывать написанное! – кинулась подбирать клочки.

Марбод улыбался с подушек. Один король подписал Шадаурово соглашение, «по нашей воле и совету знатных людей», а другой король – разорвал и сжег «по нашей воле и воле народа».

Слова! В какую сторону слово поверни, в такую оно и смотрит. Слова! Без костей, не то что меч. Но чародеев побеждают лишь их собственным оружием.

– Как же получилось, – спросил Марбод, – законы Золотого Государя не пропали вместе с империей, а закон, подписанный королем, просуществовал менее пяти лет?

Адвокат кашлянул.

– Гм, – сказал он. – С формально-юридической точки зрения это вовсе не закон. Это просто мирный договор между Шадауром Аломом и Дехкат Ятуном. Дехката убили, и договор сгинул.

Ах, да совсем не в формальностях дело.

За порогом камеры молодая женщина нагнала адвоката и справилась о старинном законе, требующем от убийцы женитьбы на вдове убитого, чтоб восполнить убыток кормильца.

Адвокат сухо сказал, что он в данном случае вряд ли применим.

– Только если выдать замуж за вассала.

Женщина свесила головку и пошла, глотая слезы и запрятав в рукаве клочки бумаги, исписанной его рукой, к знакомой колдунье.

Марбода Кукушонка выпустили из тюрьмы за пять дней до Весеннего Совета. Обвинение в сожжении корабля отпало, а за убийство суконщика он заплатил тройную виру.

Вдова суконщика уехала с ним, и говорили, что Марбод берет ее второй женой. Люди знатные при известии о столь неравном браке качали головами и говорили, что Кукушонку многое можно простить. В семье суконщика и в цехе ничего подобного не подозревали и очень удивлялись: