Юлия Латaынина - Сто полей

Юлия Латынина

Сто полей

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Сто полей» я долго не переиздавала, потому что не понимала, что с ним делать. С одной стороны – это одна из самых важных для меня книг, а с другой стороны у нее есть мелкий недостаток – это не роман.

Это, скорее, историко-философский трактат в диалогах, а это, как выразился по другому поводу герой следующей книги, «Колдуны и министры», Киссур Белый Кречет, «как штаны, жареные в масле – и съесть нельзя, и носить не хочется».

Книга плоха ровно тем, чем хороша: в ней самые важные вещи – это идеи, а не сюжет и не персонажи, и эти идея нельзя никуда выкинуть, потому что приключения нескольких глобальных идей, – «государство», «собственность», «правосудие», – и составляют основу «Ста Полей».

Удивительное дело: наш мир стал плоским (по удачному выражению Томаса Фридмана), слова «глобализация» я не люблю, а история наша по – прежнему европоцентрична.

Мы по-прежнему похожи на французских энциклопедистов, которые не знали китайской истории и поэтому были уверены, что ее нет. Поэтому стандартный ответ на вопрос: «Почему техническая революция началась не в Китае» всегда предуматривает рассуждения о восточном деспотизме; такая маленькая историческая деталь, как тот факт, что китайская цивилизация была дважды – в ХIII и XVII вв. сметена невежественными завоевателями, как-то обычно даже не приходит в голову отвечающему. Хотела бы я посмотреть на эпоху Просвещения, если бы за век до нее Лондон и Париж порубали в капусту маньчжуры.

На вопрос о месте рождения свободы мы по-прежнему уверенно отвечаем по Геродоту: свобода родилась в Европе, а в Азии всегда было рабство.

На самом деле, когда началось государство, – а государство, как известно из Стенли Крамера, началось в Шумере, – это были города – государства, похожие на многие греческие полисы. Другое дело, что эти города-государства – Ур, Урук, Лагаш, – привлекали дикие племена завоевателей, как свет фонаря привлекает бабочек, а завоеватели уничтожали городское самоуправление и основывали протяженные царства. Или же, в крайнем случае, для того, чтобы защититься от завоевателей, в городе появлялось единоначалие.

К моменту рождения Афин и Фив древние городские общины Шумера были погребены под волнами завоеваний. И греческие полисы последовали тем же путем. Они были завоеваны, и в конце концов свободная Греция стала раболепной Византией, как Урук стал частью деспотического Вавилона.

Произнося «демократия», мы чаще всего неосознанно отождествляем прямую демократию Афин и представительную, например, американскую. Между тем, по целому ряду параметров США похожи на персидское царство больше, чем на афинскую демократию. Несколько демагогически могу напомнить основные признаки, по которым Фукидид и Геродот утверждают, что персидские варвары «по природе своей рабы». Во-первых, варвары носят одежду, а не ходят голые, во-вторых, они платят налоги, чего не делают свободные граждане, в-третьих, у них по всей стране единая система мер и весов.

Один из самых циничных вопросов, который следует себе задать, это кто был богаче: греческие полисы, сохранившие свободу, или ионические города, вошедшие в состав царства Ахеменидов. Циничный ответ на циничный вопрос заключается в том, что свобода была, конечно, в Афинах, но вот экономическому благополучию эта свобода в условиях прямой демократии, где перед судом было «опаснее быть богатым, чем виновным», не способствовала: а свобода не может длиться долго, если она экономически менее выгодна, чем рабство.

Собственно, до американской революции режимы с народным самоуправлением возникали много раз, и так же много раз схлопывались, так что вплоть до XVIII века это было исторической аксиомой, что нигде в мире демократии не правили протяженными странами. (Именно из этого верного, но устаревшего с тех пор наблюдения льстецы Екатерины II вывели, что протяженной России надлежит быть самодержавной, а наши патриоты до сих пор пересказывают).

Одна из самых страшных штук, которые замечаешь в истории, это то, что я бы назвала конвергенцией государств. Государство, как газ, заполняет любой выделенный ему объем, и генезис этого государства при этом совершенно не важен.

Афины были демократическим полисом, но система добровольных пожертвований (литургий), заставлявшая богатых граждан за свой счет строить корабли и снаряжать посольства, то есть – инвестировать в любовь народную, а не в бизнес, – совершенно останавливала экономику и по разорительности порой не уступала худшим социалистическим образцам; Римское право принесло нам понятие частной собственности, но к IV в. Римская империя занималась в своих провинциях изъятиями зерна в масштабах, сравнимых с продразверсткой, а император Диоклетиан принял декрет о справедливых ценах. Венеция, начинавшая как торговая республика, один за другим принимала законы, которые превращали бывших торговцев в знать и препятствовали появлению торговцев новых.

«Во Флоренции богатый человек не может не заниматься политикой», – вздохнул когда-то Козимо Медичи, а кто бы ни занимался политикой – богатый человек, бедный человек или чиновник, он всегда понимает политику как право перераспределить в свою пользу.

Так вот: если избавиться от европоцентричности, и попытаться вычленить некую «главную последовательность» истории, подобную «главной последовательности», на которой светит 80 % видимых звезд, то мы увидим, что за 6 тыс. лет истории государства гигантские объемы пространства и времени колеблются между сильным государством, в котором власть, возникшая самыми разными путями, пытается регулировать все, в том числе и частную собственность, – и распавшимся государством, в котором частной собственностью тут же становятся самые лакомые его куски, а именно – армия, правосудие и право сбора налогов.

Единственное, что останавливает этот маятник навсегда – это прогресс науки и техники. История государства начинается в Шумере, а не Древней Греции. Где она заканчивается – не знает никто.

Так получилось, что «Сто полей» – практически первая книга, которую я написала, причем сначала вторую часть, а потом первую. Поэтому сейчас я первую часть почти не переделывала, а вот вторую переделала, довольно сильно. В общем, считайте это диалогами Платона, которые ведут персонажи братьев Стругацких. Не самые плохие образцы для подражания.