Джо Аберкромби - Герои

Сердечно прощаюсь с Вами,

Бремер дан Горст.

Он ещё раз подумал насчёт «сердечно» и вычеркнул это слово. Решил, что теперь должен переписать начисто всё письмо, но понял, что у него нет на это времени. Он бросил перо, сложил бумагу, не утруждаясь её промокнуть, и запихал себе под нагрудник.

Может статься там его и найдут, позднее, на моём обгадившемся трупе. Быть может, драматично испачканное кровью с уголка? Прощальное письмо! Неужели, кому же? Семье? Возлюбленной? Друзьям? Нет, грустный шут таковых не имел, оно адресовано королю! И, может статься, оно, внесённое в тронный зал на бархатной подушке, выжмет пусть ничтожную, но каплю раскаяния. Одинокую слезу, что сверкнёт на мраморных плитах. О! Бедный, бедный Горст, как незаслуженно с ним обошлись! Как несправедливо его сняли с должности! Увы, его кровь напоила чужие поля, бежа тепла моей милости! Итак, что у нас на завтрак?

Ниже, на Старом мосту третий штурм достиг критической точки. Узкий двойной пролёт являл собой единую шевелящуюся массу, шеренги встревоженных солдат безо всякого рвения ждали своей очереди, в то время как раненые, измотанные и прочие отправленные в тыл ковыляли в противоположную сторону. Участь воинства Миттерика колебалась — Горст читал это на бледных офицерских лицах, слышал в их дрожащих голосах и в стонах увечных — успех или провал балансировали на острие ножа.

— Где, ад побери, проклятый Валлимир? — ревел Миттерик всем и никому в отдельности. — Проклятый трус, он у меня уволится с позором! Я сам, будь я проклят, пойду туда! Куда делся Фельнигг? Где… кто… что… — Его слова похоронил гвалт, когда Горст отправился к реке, каждым бодрым шагом поднимая себе настроение, словно сбрасывая с плеч непосильную тяжесть, один свинцовый кусок за другим.

Проковылял раненый, обняв одной рукой товарища, зажимая глаз кровавой тряпицей. Кто-то на следующий год пропустит турнир лучников! Другого волокли на носилках, жалобно вскрикивающего на кочках, обрубок левой ноги туго обхватывал красный бинт. И никаких прогулок по паркам! Он ухмыльнулся стонущим у обочины вязкой дороги калекам, весело отдавая им честь. Не свезло, друзья мои! А жизнь-то, несправедлива?!

Сперва он шёл вразвалку сквозь нестройную россыпь бойцов, потом пробивался сквозь толпу поплотнее, затем проталкивался плечами в не продохнуть-какой давке, вокруг громоздился страх, стремительно нарастая по мере стискивания тел и роста его собственного восторга. Его окрыляло. Рядовые упирались друг в друга, молотили локтями, орали бессмысленные угрозы. Неосторожно качалось оружие. Порою вниз лениво слетали случайные стрелы, уже не залпами, а по одной-две, как бы оправдываясь. Скромное угощеньице от наших друзей с того берега. Нет, что вы, право слово не стоило!

Чавкающая грязь под ногами Горста пошла под уклон, потом начала повышаться, потом уступила место старому щебню. За массой искажённых лиц, он поймал взглядом отблеск реки и мшистые мостовые перила. В общем шуме начали выделяться металлические ноты боя, и этот звук вонзился в сердце, как голос любимой, невидимой в переполненной комнате. Как дымок из трубки с шелухой для подсевшего. У всех у нас свои грешки. Маленькие, нездоровые прихоти. Выпивка, бабы, карты. А это — моя.

И тактика, и умение здесь бесполезны, вопрос заключался в грубой силе и ярости, и мало кто мог соперничать с Горстом в их сочетании. Он наклонил голову и вклинился в давку, напирая, также, как пару дней назад, напирал на увязший в топи фургон. Он заворчал, потом зарычал, потом зашипел и, бороной сквозь сырую почву, пробил себе путь через солдат, бесцеремонно толкая щитом и плечом, наступая на мёртвых и раненых. Долой пустословие. Долой извинения. Здесь не до мелочных склок.

— Нахуй с дороги! — проскрежетал он, опрокидывая солдата на землю и пройдясь по нему, как по коврику. Вспышкой промелькнула сталь, и щит дёрнуло наконечником копья. На мгновение ему померещилось, что это свой из Союза решил ему возразить, но потом до него дошло — с той стороны копьё оканчивалось северянином. Привет тебе, дружище! Горст попытался высвободиться из толкотни, перевести на изготовку меч, и тут его со всей силы двинули сзади и они столкнулись с владельцем копья, почти уткнувшись носами. Бородатое лицо с порезом на верхней губе.

Горст припечатал его лбом, ещё и ещё, пропихнул вниз и топтал его голову, пока та не подалась под каблуком. И понял, что кричит во весь свой визгливый фальцет. Он даже не разобрал слов, если слова там и были. Вокруг повсюду занимались тем же самым — изрыгали друг другу ругань, которую противнику ни за что не понять.

Сквозь вязанку копий сверкнуло небо, и Горст сделал выпад в том направлении, новый северянин накренился вбок, неслышно придыхая сквозь губы, от удивления застывшие слюнявым кольцом. Слишком сдавленный для замаха, Горст стиснул зубы и кольнул, что было сил, и колол, и колол, и колол, острие решетило доспех, терзало плоть, длинным красным разрезом разворотило руку.

На миг у края Горстова щита показалась рычащая харя, и он упёрся ногами, и отшвырнул противника назад, колошматя в грудь, в челюсть, по ногам. Тот отшатывался всё дальше и дальше, пока, вереща, не перевалил через перила. Копьё плеснуло в быстротечных водах. Каким-то образом, северянин умудрился уцепиться другой рукой, отчаянно сжимая белые на фоне камня пальцы, из распухшего носа сочилась кровь. Взгляд умолял. Сжалиться? Помочь? Хотя бы не трогать? Разве не все мы всего лишь люди? Навеки братья на извилистом жизненном пути? Не могли ли мы подружиться, встреться при других обстоятельствах?

Горст обрушил щит на его руку, кованая кромка раздробила пальцы. Он посмотрел, как противник колесом падает в реку. — Союз! — завопил кто-то. — Союз! — Он сам? Он ощутил, что солдаты прибавили напор, взыграла кровь, они неудержимым рывком хлынули по мосту, увлекая его на север, щепку в буйстве волн. Он резанул кого-то длинным клинком, кому-то раскроил голову углом щита, ремни на руке завернулись и даже заныло лицо — так крепко стискивала губы улыбка, каждый вдох обжигал его счастьем. Вот что такое жизнь! Вот что такое жизнь! Ладно, не для них, но…

Внезапно его, мотая из стороны в сторону, вынесло на открытое пространство. Перед ним раскинулись поля, на ветру колышется нива, золотая в вечернем солнце, точно рай, обещанный Пророком гуркам-праведникам. Северяне бежали. Некоторые убегали прочь, но большинство бежало настречу. Контратака, и вёл её дюжий воин, облачённый в латы чёрного металла поверх чёрной кольчуги, в железном кулаке длинный меч, в другом — тяжёлая булава, сталь тепло и приветливо поблёскивала в сочном послеполуденном воздухе. За ним, кольчужным клином, воздев раскрашенные щиты, выставляя ярко намалёваные эмблемы, тянулись карлы.