Остров жизни - Иван Поляков
Не зная, как реагировать, мальчишка опешил. Сомнение отразилось во всём нем, на лице и в движениях, но особенно явственно в глазах, чёрных и затаённо неуверенных, точно у деда. Улыбка тронула сухие и теперь уже тонкие губы.
– Иди-иди. Я слышала, Леон собирается запустить змея. Ты знаешь, что это такое?
Сглотнув, мальчишка отступил. Шаг, другой, и вот он уже несётся, хотя сам точно не знает куда. Гюстав удостоил мать не вполне одобрительным взглядом.
– Ой, как будто сам уже вырос?!
– Ма-а!
– Молчу-молчу, – поспешила успокоить его Зое. – Но на всякий случай уточняю. Под лежанкой никто не прячется. Твоя старая матушка лично сегодня корячилась, – проверяла.
Уши мужчины заалели. Он честно пытался справиться, всё ж таки личный помощник лорда города, но эмоции брали своё. Зое бросила косой и хитрый взгляд. И вновь улыбка.
«И он ещё утверждает, что вырос. В его-то годы. Все они дети, и навряд ли это когда уже изменится».
Прозрачный и выцветший, взгляд поднялся к небу. Фрегаты плыли в голубой бездне, и тени их тянулись по соломенным крышам и дворам. Лёгкая горечь печали, – уже иным.
Всё было просто и всё было позади. Очень давно. Как будто в другой жизни дракон бушевал на этой прогалине, а после десять лет здесь не росла даже трава. Деревня была сожжена, а после началась двухлетняя война. Луизитания призвала слишком много сил, так что многие тогда остались в тылу. Оставшись без дела, но при оружии люди довольно скоро поднялся и сменил династию.
Птицы пели и тени гуляли по крышам.
Всё это было отстроено заново, и, хотя дома и выглядели примерно так же, они все ж были другими. Ворвавшись во двор, что мостился на пригорке, Огюст лишь чудом не снёс женщину, как раз в этот момент двор покидающую. С точки зрения Зое весьма и весьма забавное зрелище.
«Курица она вещь нужная. Ей и подушку набьёшь, и желудок. Омлет на три года за пару тройку дней работы – чем плохо?»
(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).
Вот так вот, один в один она лбом в грудину встретила когда-то его прадеда. Ивеса с сотами. Короб взлетел, перевернулся и оделся главе дома точно по мерке. Месяц потом Марта вычёсывала из его макушки сладкую, липкую массу наполовину с волосами. Ещё то веселье – выслушивать комментарии, провожающие на пол каждый колтун. Даже сейчас, вспоминая это, Зое чувствовала, как смех теплится где-то внутри. Да, всё это было.
«Да… что-то я в последние годы слишком часто впадаю в детство. Возраст, не иначе. Да ну и что. Зато могу ляпнуть любую глупость, и это будет звучать к месту.
Ну, хотя бы».
– Дорогая, вы так изящны, ну точно корова на выпасе!
От удивления Кэтрин чуть, в самом деле, не уподобилась корове, также округлив глаза и растянувшись на траве. На лице, в общем-то, ни в чём не повинной женщины Зое, не всматриваясь, прочла всё, что та думает об уважении к возрасту.
– Мама!
Непонимающий взгляд.
– А что? – возмутилась Зое. – Да я всю жизнь, пока ноги держали, пасла коров, и вы даже представить не можете, сколь изящны бывали иные! Захочешь, не уследишь.
«Твою да через телегу!» – добавила Зое, но лишь мысленно. После сорока она крепко призадумалась на предмет чистоты своей речи. «Телеги» и «головастики». Чересчур большое наследие оставил после себя отец. Слишком, и это нужно было признать[1]. Кашлянув, Гюстав попытался сменить тему. Взгляд его прошёлся по дому, не старому, поскольку, как уже говорилось, после памятной ночи деревню фактически пришлось отстраивать заново. Древняя кадушка. Серая лавка, одну ножку которой безыскусно заменил пень[2].
«Что же ещё?»
– А яблоня всё стоит? Мам, быть может, пора её спилить? Уже лет пять, как без толку на грядках.
– Я тебе дам спилить! – ещё не осознала, но уже вспылила старушка. – Это очень важная и нужная в хозяйстве вещь! Она… она вон изгородку подпирает.
Или ограда её. Впрочем, неважно. Вещи эти настолько сцепились, срослись, что разделить их теперь не представлялось возможным.
– Но мам, – попытался возразить Гюстав, но Зое не дала ему и шанса.
– Нет, нет и нет! Она стоит и будет стоять, пока я жива!
«То есть ещё лет сто».
Неприятное чувство. Это Кэтрин взглянула искоса и с лёгким пренебрежением, с каким молодое поколение часто смотрит на стариков.
«Да ну и пусть! Пусть я поступаю точно как отец, – имею полное право! Ещё глупее было бы иметь право и даже не пытаться им воспользоваться».
Глазки женщины, которую Зое так опрометчиво сравнила с коровой, вцепились в мирно стоящий ствол, с яростью, словно тот должен ей тысячу су и не желает отдавать.
– «Мама». – Как много всего прозвучало в этом единственном слове. Девушка оправилась. – Мама я, конечно, извиняюсь, но это, с позволения сказать, «дерево», насколько я вижу, бросает тень на морковь. Оно уже начало сохнуть, да и раньше, если я не ошибаюсь, почти не плодоносило, так как не привито. Мама я, конечно, извиняюсь, но это ваше «дерево» не более чем мешает.
«Вот ведь разошлась. Хотя, её вполне можно понять. Назови кто меня в её годы коровой точно бы глаза повыцарапывала и не посмотрела на возраст. Хорошая девушка. Надо будет угостить её омлетом… конечно, если и я не ошибаюсь, и она любит именно его».
Остановив на огневеющей одобряющий взгляд, Зое многозначительно положила руку на сухую, жёсткую коленку.
– Это не мешает. А напоминает. Такие вещи нужно различать.
Компания, увлекающая за собой воздушное чудовище из подвернувшихся тряпок, пронеслась по ту сторону ограды. Синие на этот раз. Синие ленты, белёсая верёвка в жёлтых пятнах и чёрная макушка бегущего впереди.
«Стрекозы», – отметила Зое, но ещё большую гордость вызвала у неё Марта. Пристроившись к компании, та хоть и бежала последней, но всё ж бежала, а одно это, учитывая разницу в возрасте, очень многого стоило.
Тепло разлилось в грудине. «Вся в меня. А в кого ещё? Гая? Да нет. Тот, хоть кол ему на голове
