Сборник - Городская фэнтези – 2008

Вот и сейчас Николай Степаныч, прохаживаясь окрест елки и милостиво кивая жавшимся к стволу Бабе Яге с Кощеем, мощно басил из‑под бороды:

Я летел на крыльях ветра мно‑о‑о‑го тысяч километров!

Над великою страною, где мосты как в сказке строят!

Я спешил, ребята, к вам ‑ моим маленьким друзьям!

После чего покосился на Чекиста, который, по своему обыкновению, стоял во тьме коридора и задумчиво улыбался. Режиссер сделал отчаянное лицо, Николай Степаныч крякнул й на той же интонации, с пафосом и неподдельным чувством заложил очередной вираж:

Скоро форум коммунистов, съезд откроется в Москве.

Будем жить под небом чистым, скажем дружно: нет ‑ войне!

Дальше от текста у меня просто завяли уши. Я вообще остерегался заглядывать в этот сценарий, предпочитая лаконичный список фраз.

И я побрел в звукооператорскую, на ходу мурлыкая собственный вариант:

‑ Скажем дружно, на хер нужно…

Но, разумеется, пианиссимо, поскольку театральные стены всегда имеют немало чутких ушей с невероятно тонким слухом. Талантливые люди талантливы во всем!

Репетиция прошла на подъеме благодаря приглашенной звезде, уверенно руководившей актерами. Режиссер тихо млел и закрывал глаза на мелкие правки Мороза. К тому же Николай Степаныч был скрупулезен во всем, что касалось главного: я видел, как в перерыве он на глаз прикидывал расстояние от центра фойе, где стояла наряженная елка, до дверей зрительного зала. Этим путем после театрализованной интермедии помреж и скоморохи уводили из фойе весь ребячий хоровод в зал. Там всех ожидал спектаклик, как правило, короткий и скромный.

Окончив работу, я отправился домой. Но случайно услыхал в гримерной знакомый звучный бас. И в ответ тут же раздался оживленный гул многих голосов.

Это было что‑то новенькое. За неделю службы в театре я прочно усвоил традицию: после работы актеры не задерживаются. И я осторожно потянул дверную ручку.

Гримерка была полна народу, собрались все занятые в интермедии. На меня покосился лишь Николай Степаныч.

‑ Это Вадик, наш радист. Он еще новенький, Степаныч, ‑ сообщил Данил Потехин. У него были очень добрые и грустные глаза, поскольку он всю жизнь играл в театре Второго Зайца без всякой перспективы выбиться в Первые.

‑ Ладно, ‑ кивнул Мороз Степаныч, как я мысленно окрестил этого матерого человечища.

Я приткнулся в уголке и весь обратился в слух. Говорили о вещах неслыханных, и лестно было ощущать себя частичкой актерского братства, замыслившего маленькое жульство. Верховодил, разумеется, Мороз Степаныч, который меньше всего походил на новичка.

‑ Я тут засек время последнего прогона, ‑ солидно изрек он. ‑ Аккурат один час десять минут. А как у нас с расписанием?

‑ Оглашаю, ‑ кивнул помреж Саша Карпухин, бригадир скоморохов, которые своей деловитостью на елочных хороводах напоминали судебных исполнителей. Саша знал все, что от него требовалось, был на отличном счету у начальства и притом умудрялся не скатиться до стукачества. Актеры его уважали. ‑ Новогодние представления пройдут с двадцать шестого декабря по десятое января включительно. С перерывом на первое января. Тридцать первого ‑ только утренний и, возможно, дневной спектакль.

‑ А расписание? ‑ жалобно пискнула травести Майечка, исполнявшая роли пионеров и вызывавшая в родителях искреннюю жалость своими тощими ножками.

‑ Оглашаю! ‑ кивнул Саша. ‑ Начало новогодних представлений ‑ в десять, двенадцать, шестнадцать и семнадцать часов тридцать минут.

‑ А последнее на четырнадцать перенести не могли? ‑ раздался чей‑то возмущенный голос.

‑ Перерыв на обед, по трудовому законодательству, ‑ невозмутимо произнес Саша. ‑ Кроме того, в обеденное время предусмотрен резерв на возможные левые елки.

И он почтительно посмотрел почему‑то на Степаныча. Как тот успел за полдня создать себе такой могучий авторитет? Поистине, какое‑то первобытное, языческое обаяние исходило от этого человека!

‑ Значит, загвоздка в последнем, вечернем спектакле, ‑ постановил Степаныч. ‑ Положим, представление мы наиграем, подсократим маленько. Но вопрос ‑ до какой степени? Перед последним выходом у нас остается пока в теории лишь двадцать минут передыху. А туда еще надо спектакль впихнуть!

‑ И как только они расписание составляют, фашисты… ‑ по‑бабьи всплакнул толсторожий пожилой пират Авксентий Антропыч.

‑ Начальству виднее, ‑ примирительно откликнулся маленький буратино Павел с античным отчеством Лисистратович. Впрочем, все его в театре дружно звали Лизоблюдович, и было за что.

‑ Отставить прения, ‑ по‑военному скомандовал Мороз. ‑ Начальство тоже не дураки, понимают, что интермедия наиграется, усохнет. Наша задача ‑ подсократить ее разумно, до необходимых пределов.

‑ Простите, необходимых ‑ кому? ‑ плаксиво уточнил Антропыч.

С минуту Николай Степаныч задумчиво глядел на пирата, так что тот чувствовал себя неуютно и все норовил спрятаться за широкую спину помрежа Саши. После чего неожиданно тихо ответил:

‑ Тебе. ‑ А потом прибавил: ‑ И всем нам. Всем время понадобится. Если что…

Тут вся актерская братия поутихла. Будто холодный сквознячок подул в гримерной. Что‑то было в словах этого человека, глубокое и пронзительное одновременно. И я вдруг ощутил тихий, осторожный укол в сердце. Словно предчувствие надвигающейся беды, невесть откуда.

А потом все исчезло. И актеры дружно загомонили, как на партсобрании.

В итоге решено было постепенно сократить интермедию минут на пять. А лучше ‑ на десять. Иначе перед последним спектаклем актеры элементарно не успевали отдохнуть и освежить грим.

После чего Мороз Степаныч подошел ко мне. Смерил взглядом, точно царапнул душу тонким лезвием. Примеряя к ней собственный ракорд.

‑ Как фонограмма, все в порядке?

Тон его был доброжелателен, но я его, казалось, мало интересовал в тот миг.

‑ Все нормально, ‑ пожал плечами я. И неожиданно для себя прибавил: ‑ Правда, я тут послушал… И тоже есть одна мыслишка.

‑ Отлично, ‑ кивнул он. ‑ Но это все позже… позже… Пока все складывается неплохо.

И принялся надевать шубу. Я понял, что разговор окончен.

По дороге домой решил прогуляться пешком. У меня и в самом деле родилась одна симпатичная идея.

Назавтра актеры приступили к последним репетициям. Все работали с энтузиазмом, вокруг елки царило оживление, и режиссер был доволен. Он даже удалился в свой кабинет выпить чашечку кофе в компании с главрежем и завлитом. А оттачивать последние штрихи в репетиции было поручено помрежу.