Сборник - Городская фэнтези – 2008

Анастасия Парфёнова. Сестра моего брата

Автор благодарит за вдохновение песни: Nautilus Pompilius «Матерь богов», Агата Кристи «Чёрная Луна», Хелависа «Королевская охота», «Княже», Алькор «Бал».

Луна шипела в окно дымчатым оскалом. Почему‑то красным. Как символично!

— Высокая госпожа, — простонала я, натягивая на голову одеяло, — молю вас, не сегодня!..

Если бы удалось вытерпеть до завтра! Когда можно будет соврать что‑нибудь торопливое и сбежать на дачу. Когда никто не заметит, как я выскользну за дверь, исчезая из мира обеспокоенных родителей и мобильных телефонов.

На этот раз Зову придётся потерпеть.

До.

Завтра.

Ломота в суставах перешла в ноющую боль. Дыхание перехватило, ноги свело резкой судорогой. Я наклонилась, массируя окаменевшие мышцы. Жжение под коленями и в локтевых сгибах нарастало волнами, то набегая, то неожиданно исчезая.

По опыту я знала, что до рассвета знобящее неудобство превратится в острую, режущую агонию и придётся вцепиться в подушку зубами, чтобы не выдать себя спящим в соседней комнате родителям.

«Ничего. Выдержу».

Думать о том, что будет, если сломаюсь, было невыносимо. Я затихла, дыша через рот, ни звуком, ни движением не привлекая внимания находящихся за тонкой стеной людей. Только бы они ничего не услышали. Пожалуйста. Пусть они вновь ничего не заметят!

Тело била крупная дрожь. В уголках глаз собралась влага, и я судорожно сморгнула, натягивая одеяло. Если что, скажу, что плачу по какому‑нибудь из одноклассников. Вспомнить бы ещё их имена, этих смертных мальчишек, мелькавших перед глазами, точно неубедительные дневные декорации…

— Хватит.

Одеяло оказалось сдёрнуто безжалостной рукой, и я сжалась ещё сильнее, прячась не столько от холода, сколько от недружелюбного взгляда. Один из тех самых смертных мальчишек стоял надо мной, правой рукой сжимая одеяло, а левой придерживая сумку с ноутбуком. И уж забыть его имя мне никак не грозило.

— Дим… Я…

— Хватит. — Парень, шестнадцать лет веривший, что является моим братом, отвернулся. — Ещё одну ночь слушать, как тебя корчит, я не намерен. Поднимайся.

Я обречённо выползла из кровати, не зная, куда девать превратившиеся в провалы бархатной тьмы глаза. Затем, совершив над собой усилие, выпрямилась. Прятаться не только унизительно, но и бессмысленно. Надо собираться.

Из одежды на мне была лишь старая Димкина футболка, достававшая до колен, и я поспешила натянуть висевшие на стуле джинсы. Димка бросил на кровать пару мягких игрушек, накрыл их одеялом, взбил — и получилась полная иллюзия, будто я сплю на своём месте. Даже грива плюшевого льва удивительно напоминала мою собственную взлохмаченную причёску.

— Ловко.

— Я же говорил, ты многое потеряла, когда удрала из летнего лагеря. Там приобретается масса полезных навыков.

— Позвольте не согласиться. — Я вздёрнула подбородок и с аристократическим высокомерием выгнула брови. — В данном случае убегать пришлось из санатория, а не из лагеря. Ничего нового, помимо бессмысленных физиопроцедур, меня там не ждало.

Он помрачнел.

В гостиную пробрались на цыпочках. Брат подхватил меня под локоть и вытолкнул на балкон, вдогонку кинул старые кроссовки, жестом предлагая поторопиться. Сам завозился, подключая ноутбук, что‑то в нём настраивая.

— Кто там? Даша, ты ещё не спишь? — недовольный голос мамы.

— В моей комнате что‑то с розеткой, — как ни в чём не бывало откликнулся Димка. — Я пока тут поработаю, ладно?

— Опять собираешься до утра сидеть над своим ящиком? — возмутилась она. — А спать когда?

— Мне к третьей паре. А Дашке я не помешаю, она сопит как сурок. Причём здоровый.

— Дмитрий Шувалов, как у тебя язык поворачивается…

— Мам, ну не надо. Ни над кем я не насмехаюсь. — Он тряхнул в воздухе ненавистным баллончиком. — Ингалятор под рукой, если начнётся приступ, я ей помогу. Ма‑ам, курсовую сдавать через три дня, а у меня ещё конь не валялся…

— Если бы ты ещё занимался курсовой, а то лазишь не пойми где ночи напролёт! Открой дверь к сестре, ничего ведь не услышишь…

— Угу.

Я прижалась спиной к холодному бетону под окном, зажмурилась. Димка теперь всю ночь просидит, карауля. Чтобы оказаться в моей комнате, нужно пройти мимо гостиной и засевшего в засаде студента‑полуночника. То есть попытаться пройти. В отличие от меня, Димка врать умел с виртуозностью и достоверностью цыганского барона. Прямо сомнение берёт: как в таком приличном окружении выросли такие… гм, детки и кто же из нас двоих подменыш?

Скрипнула балконная дверь. Я торопливо натянула обувь и, запрокинув голову, снизу вверх посмотрела на брата. Димка разглядывал висящее в небе грязно‑оранжевое безобразие.

— И это называется луной? Кто‑нибудь, проводите меня в консульство планеты Земля!

Я тихо фыркнула в ответ на старую шутку, и усмешка исчезла с лица брата, будто её удалили.

— Сегодня далеко не полнолуние, — бесцветным голосом заметил он.

— От этого ничего не зависит. — Я не то извинялась, не то оправдывалась, и только ещё более накалила обстановку.

Брат рассматривал мою освещённую красноватым лунным светом физиономию, и лицо его было непроницаемо. Закрыто, точно выросшая вдруг поперёк знакомой дороги стена. Крепостная такая, сложенная из огромных неровных валунов. Полгода прошло, как появилась эта броня, скрывшая мысли и душу Дмитрия Шувалова. Я до сих пор не могла привыкнуть.

— Не позже рассвета. Мне и в самом деле когда‑то надо спать, — сухо приказал тот, кто когда‑то заплетал мне косички и учил ездить на велосипеде. И скрылся в проёме.

Я какое‑то время сидела неподвижно, но Зов, как всегда, оказался сильнее совести. Неуклюже поднялась на ноги, выпрямилась. Руки легли было на балконную ограду и тут же отдёрнулись. Не то чтобы железо причиняло мне боль, но близость к этому металлу плачевно сказывается на здоровье. Учитывая популярность среди современных строителей разнообразных железобетонных конструкций, самочувствие Дарьи Шуваловой хронически оставляло желать лучшего. Только вот там, куда меня Зовут, это никого не волнует.

Глубоко вздохнув, я сосредоточилась. Мысленно потянулась, расправляя чувства, мысли, воображение. Коснулась теней, отбрасываемых оранжевой луной, мягко толкнула их. И опрокинула, как опрокидывают чернильницу, расплескала тьму по фасаду, по окнам, по своей фигуре. Чёрно‑чёрная ночь живым плащом скользнула на плечи, пряча меня от случайных взглядов. Где‑то переливались колокольчики. Откуда‑то прилетела тонкая, ломкая мелодия флейт. Дышать стало свободнее, спина неосознанно выпрямилась, плечи расслабились. Я запрокинула лицо. И прекратила сопротивляться Зову.