Ксения Медведевич - Сторож брату своему

— Да, госпожа, — еще тише проговорил сабеец.

И вытер рукавом мокрые глаза.

Старое кладбище,

вечер

— …Да никого здесь, никого! — раздраженно пробормотал Амр. — Давай уж, взялись!

Сопя, айяры подхватили тело Фархада за руки и за ноги и потащили к свежей яме между двумя просевшими холмиками.

Шади замотала головой и застонала — от боли в затылке и от отчаяния. Рот ей заткнули платком, да еще и связали по рукам и ногам.

Фархада убили на дороге. Когда они поравнялись с оградой кладбища, Амр вдруг нагнулся к стремени юноши и сказал:

— Эй, счастливчик, да у тебя ремень распустился! Нельзя так ехать, стремя потеряешь, эй, слезь поправь!..

Железная скоба и впрямь висела криво и слишком низко — Фархад поблагодарил, спешился и нагнулся к стремени. А бедуин вытащил из-за пояса дубинку и ударил юношу по затылку. С размаху. Быстро. Один раз. Фархад упал как подкошенный. Изо рта потекло, Амр соскочил с коня и для верности всадил в грудь джамбию.

А потом посмотрел на Шади и криво улыбнулся.

Это было последнее, что девушка помнила — ей тоже дали по голове, и очнулась она на кладбище. Этот участок густо зарос кипарисами — разлапистыми и высокими. Старая часть старого кладбища — надгробия торчали разбитые и покосившиеся, между осевшими, едва заметными холмиками густо волновалась нетоптаная полынь.

Только чернела и пахла землей яма.

Тело Фархада упало вниз с глухим стуком — зашелестела потревоженная земля, посыпались мелкие камушки.

— Да будет доволен им Всевышний, — пробормотал Амр, отряхивая руки.

— Да ты, никак, бедуин, рехнулся, — ответил Бехзад, поправляя поясной платок. — Он же звездопоклонник, неверный.

— Тьфу, — сердито отплюнулся айяр. — Да простит меня Всевышний за напутствие такой собаке…

Бехзад тоже сплюнул.

— А она? — кивнул на Шади бедуин.

— Огнепоклонница, конечно, — фыркнул айяр. — В Фейсале ж купили!

И пошел к девушке. Амр — за ним. Шади застонала, закрутила связанными запястьями.

Бехзад наклонился:

— Ну что, как решим?

— Ты придумал, ты первый, — великодушно отмахнулся рукавом Амр.

— Надо было бы и Фархадку… не сразу, — мечтательно протянул айяр и принялся развязывать Шади ноги.

— Ты уж один раз пробовал, — пожал плечами бедуин.

В четыре руки они быстро сняли с нее шальвары. Судя по частому дыханию, обоим нетерпелось. Платье рванули от ворота до подола, рубашку тоже.

Рассказ Фархада о столе и ларце с инструментами Шади помнила. Навряд ли Бехзад окажется таким тупым, что дважды попадется на одну и ту же приманку. Но в детстве мать не зря назвала ее Омид — «надежда». Нужно было попытаться. О Ахура-мазда, помоги…

Девушка подмигнула мужчинам, согнула ноги и призывно раскрыла колени.

Айяры переглянулись и заржали:

— Да она не против!

Тряпку выдернули, Шади бурно задышала, поводя грудями, и промурлыкала:

— Не знаю, позволите вы мне жить или нет, но я не хочу принимать мужчину связанная, словно овца! Или ты хочешь отдавить мне руки, о Бехзад?..

Айяр нахмурился, почесывая в затылке. Шади приподняла ногу, открывая фардж:

— Когда меня покупали, я думала, что обниму тебя, а не того сопляка, который и вонзить-то не умел толком!

Амр хмыкнул:

— Не бойся, о девушка, мы тебя не обидим!

Бехзад подкрутил усы и самодовольно ухмыльнулся.

Через несколько мгновений она лежала совсем голая — и свободная от веревок — на остатках собственного платья. Призывно раскрыв объятия, она воскликнула:

— Вонзите, и поглубже!

Бехзада хватило надолго. Он долбился и долбился — шумно, с сопением. Голова Шади сползла на землю, болела ссадина на затылке. Потом айяр прервался, подтянул поближе, перевернул на живот, согнул ей в колене правую ногу, лег сверху и снова принялся за дело. Елозя щекой по жесткой ткани платья, она пыталась высмотреть хоть один камень. Увы, среди жухлой травы и пыли не обнаруживалось ни одного булыжника… Ахая и постанывая, айяр, наконец, излился.

Поднялся, позвал товарища.

Распаленный, тяжело дышащий бедуин перевернул Шади на спину. Долго устраивался между ног — от нетерпения все никак не мог попасть зеббом. Потом воткнулся, и все началось по новой — сопение и долбежка.

Бехзад сидел рядом, смотрел на усилия соратника и позевывал.

Снова на животе, придавленная весом мужчины, Шади услышала возглас Бехзада и поняла, что ее молитвы Ахура-мазде, возможно, не остались без ответа:

— Да накажет нас Всевышний за забывчивость и нерадивость, о Амр!

Бедуин замер и приподнялся:

— Чего?

— Лопаты! Вчера мы отнесли их в сарай могильщика! Как будем закапывать?

— Тьфу на тебя! Ты чуть не лишил меня радости, о сын дерьма!

И удвоил усилия.

— Помогай, помогай мне, сука! — шипел он в обслюнявленное ухо и больно дергал за волосы.

— Давай, давай, давай! — мужчина, наконец-то, задрожал в сладостной судороге.

— Ну что? — зевнув, поинтересовался Бехзад.

Амр лежал на ней, тяжело дыша.

Шади понимала, что стоит за этим «ну что». Либо ее убьют сейчас, либо оставят здесь, сходят за лопатами и займутся еще раз. Девушка подвигала бедрами — и промежностью, прихватывая то, что еще находилось между бедер. Бедуин вынул зебб, фыркнул и ущипнул за задницу:

— А ты быстроходная верблюдица, ха!

Бехзад фыркнул:

— Ладно. Среди могил оставлять не будем. В мазаре запрем. А то вдруг кто увидит.

Невысокий склеп с целым куполом чернел совсем близко. Бехзад светил фонарем, Амр тащил ее за волосы, тяжело дыша и то и дело поправляя в штанах. Шади пихнули внутрь и со скрежетом задвинули дверь. А потом — тоже со скрежетом — задвинули засов. Оказалось, на дверях мазаров есть засовы — зачем? чтобы мертвецы не вышли?

Девушка заметалась по склепу, оступаясь непонятно на чем, то ли на камнях, то ли на костях, то ли на деревяшках. Налетела коленом на что-то острое и длинное — видимо, на надгробие. Ни одного оконца! И дверь — дверь намертво закрыта! Шади ударила плечом со всей силы — тщетно. Железная дверца заскрипела в петлях, но не подалась.

— В этот раз ты хочешь жить, правда, Омид? — мягко спросил за спиной чей-то голос.

Она обернулась, вскрикнула и сползла на землю.

Почему-то именно сейчас девушка поняла, как замерзла — ее всю покрывала гусиная кожа, обслюнявленные и изгрызенные соски холодил сквозняк.

На длинном узком надгробии сидел черный кот. Его глаза и усы светились настолько сильно, что видна была каждая щербина на могильном камне.