Ксения Медведевич - Сторож брату своему

— Я за лекарем!

— Нет!

Нерегиль чихнул и обтер лицо — с него лил пот.

— Нет… Это быстро проходит…

Сморгнув, аль-Мамун удостоверился в том, что ладонь снова чиста — только на коричневом мехе темные пятна, и слипшиеся ворсинки торчком стоят…

— Фу-ух… — искренне вздохнул он и тоже обтер лоб. — Ладно, надо ключи от ошейника взять…

— Не надо, — тихо ответил Тарик.

Под его руками замок щелкнул и распался. Мотая обкорнанной головой, нерегиль принялся выпрастываться из железяк.

— Ух ты! — развел руками Абдаллах. — Я не знал, что вы такое умеете!

— О мой халиф! Что случилось? — раздался из-за спины возглас Садуна.

Увидев нерегиля без ошейника и не прикованным, лекарь застыл как вкопанный. Непонятно как аль-Мамун успел заметить неприметно-мягкое, кошачье движение руки сумеречника.

— Не смей, это лекарь! — рявкнул он. — Забыл?

Тарик недобро оскалился:

— Лекарь?.. А ты уверен?

— Это мой человек, — процедил аль-Мамун. — Исполняй уговор, самийа.

Пальцы согнулись, рука медленно опустилась. Это было похоже на то, как охотничий барс разжимает клыки на шее газели.

Лекарь и нерегиль продолжали неотрывно смотреть друг на друга.

— О Син… — выдавил из себя, наконец, сабеец. — Господин, что… как…

Сумеречник сидел неподвижно, с каменным лицом, перебирая пальцами левой руки пушистый мех покрывала.

— Тарик дал мне слово благородного человека… тьфу… в общем, дал слово, что не причинит вреда моим людям, — кивнул аль-Мамун. — Завтра нам всем пора трогаться в путь. Мне — на столицу. А нерегилю — в Мейнх. Да ты слушаешь меня, о ибн Айяш?

Лекарь, все так же глядя на руки Тарика, тихо охнул и поднес ладонь к груди.

— Господину лекарю, похоже, нездоровится, — бледно улыбнулся сумеречник.

— Иди, Садун, — поморщился Абдаллах и махнул рукой.

Толку от этих людей никакого, подумалось ему. Лекарь кивнул. И медленно, будто во сне, повернулся и вышел.

— Эй! — воскликнул вслед аль-Мамун, вспомнив про злосчастную чашку с молоком.

Никто не откликнулся.

Обернувшись, он увидел Тарика с пиалой в руках. Нерегиль задумчиво потягивал молоко через толстый глиняный край и слизывал его с верхней губы розовым, по-кошачьи длинным языком.

— И чего было неделю кобениться… — пожал плечами Абдаллах.

Потом добавил:

— Да, до отъезда здесь посиди. Нечего тебе по аль-касру шляться.

И вышел из комнаты.

Госпожа и Садун ожидали выхода халифа на айване.

Когда аль-Мамун показался в дверях, госпожа Мараджил опустилась наземь в полном церемониальном поклоне. Перо шапочки коснулось досок пола, прозвучал титул древних шахиншахов:

— Приветствую тебя, Владыка северных и южных земель!

Юноша испуганно склонился над женщиной:

— Да что с вами, матушка!..

Садун тоже чуть приподнял голову, и потому видел, что в глазах госпожи дрожат слезы:

— Дитя мое… — голос Мараджил тоже дрожал. — Ты… сделал это. Ты подчинил Стража…

— Я? — искренне изумился аль-Мамун. — Это из-за чашки молока столько шуму?

Госпожа, все еще оставаясь на коленях, молча прижалась щекой к его руке. Молодой халиф покачал головой, обхватил мать за плечи и поднял на ноги. Потом вдруг озабоченно нахмурился:

— Матушка, — сказал. — Я не хочу отправлять Тарика в Мейнх под охраной нишапурцев.

— Понимаю, — кивнула Мараджил, легонько отстраняясь и быстро вытирая слезы.

— Одолжите пару десятков ваших айяров? — поинтересовался аль-Мамун.

— Конечно, дитя мое, — улыбнулась Мараджил. — Конечно…

Когда аль-Мамун покинул террасу, госпожа обернулась:

— Поедешь в Мейнх и останешься при Страже, о ибн Айяш.

— Он снял с него Ожерелье Сумерек… — простонал Садун. — И зачем вы, госпожа, согласились на ушрусанский эскорт? Это же не люди вашего сына! Нерегиль им не обязан словом!

— Он обещал отправиться в Мейнх и ждать там фирмана, — усмехнулась Мараджил, потихоньку промакивая платочком враз посерьезневшие глаза. — И раз Яхья ибн Саид сумел довезти нерегиля до столицы, сумеешь и ты, о Садун, доставить его до Одинокой башни. Запрешь там и глаз спускать не будешь. Кормить будете с золота, как здесь. Ни в чем не отказывать. Кланяться, ноги, руки целовать. Страж злопамятен, не стоит возбуждать в нем излишнюю вражду, о Садун.

Конечно, мрачно подумал он. Кто, кроме него, знал, что Сахля ибн Сахля именно госпожа надоумила выписать сюда заплечных дел мастера и настаивать на том, чтобы… нажать на Тарика.

Госпожа уже стояла в дверях, и вдруг нахмурилась и медленно обернулась:

— Садун…

— Да, величайшая!

— Этот твой слуга, как его…

Сердце в груди замерло — с тихой, подкрадывающейся болью.

Мараджил пощелкала унизанными перстнями пальцами:

— Как его… Фархад, вот. Он слишком много знает, Садун.

— Госпожа… — его голос сорвался на хрип. — Госпожа, он мой ученик… Я дал ему вольную, госпожа…

— Оставь это, старик, — недовольно прошипела женщина. — Я возмещу тебе цену этого невольника. Ты же слышал — Страж обо всем догадывается. Нельзя позволить ему добраться до точных сведений.

— Но госпожа… Фархад ни разу не заходил туда…

— Они могут встретиться — и не раз, — жестко проговорила Мараджил, разворачиваясь на каблуках. — Мальчик не сумеет удержать Стража за пределами своего разума — как удерживаем его я и ты.

— Госпожа… — в груди стеснилось, и мир поплыл перед глазами.

— Я не желаю ничего больше слушать, старик, — железом звякнул голос ведьмы. — Сохранение тайны — залог сохранения жизни. Твоей и моей. Или ты думаешь, что мой сын пощадит тебя, когда Страж выложит всю подноготную?

— Госпожа… — он мог только жалко хрипеть.

— Дай ему сто динаров — в дорогу. Вели собрать подарки семье. Пусть даже Шади, девчонку свою, возьмет — невелик расход, она стоила всего десять золотых. Скажешь, что отпускаешь его повидаться с родными. Скажешь также, что Бехзад и Амр проводят их до развалин Самлагана — дальше дорога безопасна, это все знают. Когда поедут мимо Старого кладбища — пусть твои айяры сделают все, что нужно. Там всегда безлюдно, особенно вечерами. Ты понял меня, старик?

— Да, моя госпожа, — прошептал Садун, тихо заливаясь слезами.

— Вот и прекрасно. Прикажи юноше, чтобы он и его невольница были готовы покинуть город завтра после заката. Айяры присоединятся к тебе по дороге в Мейнх. Помни о Луббе и его веревке, о ибн Айяш.

— Да, госпожа, — еще тише проговорил сабеец.

И вытер рукавом мокрые глаза.