Предзимье. Осень+зима - Татьяна Лаас
— А шкатулка — обман.
— Ну и хрен с ней, Тая! Вот было бы еще нужно за бриллианты жизнь свою отдавать…
— Обидно, — призналась Тая, теряя сознание. Все же Илья обжигающе горячий.
Глава семнадцатая, в которой что-то заканчивается, а что-то начинается вновь
Голова болела. Остального тела пока еще не было. Что-то теплое текло по виску и пыталось затечь в ухо.
Перед глазами все расплывалось. Яркий свет вокруг, мешающий что-то разглядеть, блуждающие пятна синего и красного — судя по всему, водитель не стал отключать «люстру» на санмобиле, черное небо где-то высоко, суетящиеся люди вокруг… Таю на носилках обложили теплыми грелками, укутали в термоодеяло, в вену воткнули капельницу с чем-то обжигающе горячим. Она же так сгорит… Или растает. Впрочем, нет. Теперь она точно не растает. У неё впереди длинная и счастливая жизнь.
— Никакой косы! — Чьи-то пальцы споро расплетали её волосы. Кажется, это Илья, во всяком случае голос точно его. Повернуть голову вбок, чтобы увидеть его, она не могла. — Точно, через мой труп!
Пальцы Ильи скользнули по виску и теплый ручеек остановился. Мысли в Таиной голове текли вяло — это насколько ему тяжко от холода и интоксикации алюминием, если кровотечение смог остановить только сейчас. Откуда у неё рана на виске, она подумает потом. Впрочем, ясно. Илья все же замерз, а он же пресмыкающееся, он зависит от окружающей температуры. Он потому и чуть-чуть опоздал с приходом помощи. Хотелось ругаться на саму себя: «Тая! Ты кого вообще в лес потащила!» Он бы тут и лег в морозы, становясь красивой статуей имени себя, теплолюбивого. Причем сразу с позолотой. Она самого неподходящего защитника выбрала.
Илья наклонился к Тае, возникая перед её глазами:
— Прости. И ничего не бойся!
Он резко вырос в её глазах — в буквальном смысле. Он встал, становясь великаном — со зрением у Таи пока еще бардак.
— В патологию магмодов, — скомандовал Илья. — Её там уже ждут.
Вот же гад… Чешуйчатый. В сердце неприятно кольнула привычная подозрительность.
Небо перед Таиными глазами полетело прочь. Носилки с ней вкатили в пропахшее дезинфектантами нутро «Скорой».
Кто-то попытался настоять:
— Ваше превосходительство, вам тоже требуется медицинская помощь!
Двери с грохотом закрылись, заглушая слова Ильи про что-то там «отвалятся и снова отрастут!». Вариантов, что может отвалиться, у Таи было слишком много, и она попыталась внести свою лепту:
— Илью… Тоже… На… — договорить ей не дали — медсестра прямо в капельницу что-то вколола. Лекарство кипятком прошлось по вене, погружая сон. Правильно: скоро начнет возвращаться чувствительность, и болевой шок никому не нужен. И все же надо было настоять, чтобы Илью тоже госпитализировали. Только у пациентов «Скорой» мало прав, лишь одно — подчиняться врачам и жить. Или это два права? Или обязанности? Мысли путались — Тая уплывала в сумбурный сон. Тут чего только не было. Илья. Карина. Ника. Тающие в руках драгоценные камни. Оказывающийся в патологии магмодов Орлов. Она, запертая там же — за погибших на поле полицейских. Все же привычка скрывать свой дар и не доверять никому, кроме Гордея, сильно въелась в неё. Даша. Сумароков, который, быть может, станет просто Романом для неё. Змейки. Игнатьев. Снова Илья…
…Ярко светило солнце, как будто и не конец октября. Густо пахло дымом — где-то сжигали опавшую листву. Деревья стояли уже голые, и их ветви черными уверенными штрихами расчерчивали голубое небо над Таей. Вдоль тротуаров ветер гнал осеннее резное золото. Тепло заканчивалось. Через неделю упадет снег и скует холодом земли, а пока можно радоваться, сидя на скамейке запрокинув голову. Рядом стоял унылой каланчой Илья Андреевич в гимназической форме. Солнце безжалостно высвечивало алым его оттопыренные уши.
— Amanita phalloides… Я бы хотел сказать вам…
Заорала, надрываясь, Даша, врываясь в Таино прощание с небом и осенью:
— Грибочек! Иди к нам! И Илью Андреевича тащи с собой!
Они с девочками весело пускали огромные мыльные пузыри — Костя, один из гимназистов, вчера открыл дар. Он оказался стихийник и теперь то ли выпендривался перед девочками, то ли тренировался.
— Илья! — это уже заорал Игнатьев, он совершенно невоспитанно сжал в своих объятьях Карину, а ей это нравилось. Игнатьев — первый красавчик в Змеегорске.
Медленно подметающий тротуар дворник, в косоворотке и длинном белом фартуке поверх черных бесформенных штанов, с укором смотрел на все это, но пускать в ход метлу еще не решался. Слишком влиятельная тут собралась молодежь.
Игнатьев продолжил орать:
— Смотри, как это делается! — Он смачно поцеловал Карину в губы. Даша охнула и кинулась к Карине, Ника глупо засмеялась, Женя зардела, как маков цвет. — Учись, пока я рядом!
Тая вскочила со скамейки, Илья подался к ней и… Уплывающая в новый сон Тая помнила, чем все тогда закончилось. Вслед за Кариной, перепуганная пятнадцатилетняя Тая отвесит пощечину парню, а потом сбежит прочь под странные, издевательские слова: «Я же вас люблю!»
Новый сон приближался запахом грозы и грохотом орудий. Пахло кисло и горько. Этот сон Тая не хотела бы вспоминать. Её стали перекладывать, что-то с неё снимать, что-то делать с безропотным телом, и Тая на миг очнулась, глядя как два призрака в белом обсуждают её обморожения и маркером рисуют границы… Потом снова пришла тьма.
Сколько так продолжалось, Тая не знала. Её пичкали успокоительными дня два, пока окончательно не убедились, что Снегурочкам холод не страшен. В этот раз обошлось без обморожений, некротомии, пересадок кожи и прочей мединской хрени… Тая поздно вспомнила, что она больше не ругается.
Сонливость медленно спадала с неё, заставляя оглядываться. Венозный катетер в правой руке. Прищепка пульсоксиметра на пальце. Пищащие приборы — Тая не стала срывать датчики, не мешая врачам и медсестрам выполнять свою работу. Выцветшая больничная сорочка — мужская, потому что магмоды сплошь парни. Небольшая палата, оборудованная с учетом буйных пациентов. Глазок камеры под потолком, прочная дверь с серебрением, намертво прикрученная к полу пустая тумбочка. Таю никто не навещал. Болью накатило осознание, что она тут никому не нужна. Илья не сдержал своего слова? Он не защитил её? Или её предали, сдавая сюда? Шкатулка же была обманом… Дурман успокоительных мешал трезво мыслить.
Воняло цветочным запашком из санузла, перекрывая вечный «аромат» больницы.
Тая резко села в кровати и замерла, рассматривая свои пальцы. Они были белые, почти мраморные, но ни подвижность, ни чувствительность не были потеряны. Обошлось совсем без потерь. Тогда какого че…
