Пол Андерсон - Девять королев

— Ты прекрасно справилась, — сказал он, — но я подозреваю, что тебя избрали не только за достоинства твоего стола.

Она кивнула.

— Догадываешься, почему?

— Что ж, ты чаще всех из Девятерых участвуешь в деловой жизни города. Квинипилис в свое время тоже занималась этим, однако на ней уже сказываются годы. Остальные заняты каждая своим. Ты же ведешь дела корпорации Храмов. Ты часто имеешь дело с Сореном Картаги, а он не только Оратор Тараниса, но и влиятельное лицо в деловой и политической жизни Иса. Именно ты помогла мне наладить отношения с ним и с Ханноном Балтизи, Капитаном Лера. Ты лучше любого в городе понимаешь Рим. Будь ты мужчиной, Ланарвилис, я назвал бы тебя государственным мужем.

— А то, что я женщина, мешает тебе? — как бы про себя заметила она и продолжала громче: — Твои слова делают мне честь, о король. В самом деле, Сестры решили доверить сегодня мне говорить от имени всех — и не в последнюю очередь потому, что я, как ты заметил, дружески настроена к Риму. Рим так много сделал для цивилизации. Римский мир…

Она замолчала, задумавшись, и он закончил за нее:

— Мир, который теперь на краю распада и который я стремлюсь спасти.

— Верно. Мы с тобой можем говорить открыто. Скажи мне, каковы твои планы? До сих пор ты не был откровенен.

— Если я мало говорил, — осторожно возразил Грациллоний, — то это потому, что и говорить было нечего. Как мог я составлять планы, не разведав в подробностях положения дел? И мало пользы было рассылать агентов Иса. Как бы они ни старались, им никогда до конца не понять…

— Я понимаю, — улыбнулась Ланарвилис. — По крайней мере, настолько, чтобы признать необходимость увидеть все глазами римского солдата. Но не расскажешь ли немного о том, к чему стремишься?

У него не было причин таиться от нее, и ужин прошел под беседу, столь же увлекательную, как с Бодилис. Ланарвилис отличали более земные интересы, но умом она не уступала своей ученой Сестре. Вино пилось легко, почти незаметно для сотрапезников.

Для десерта они перешли в комнату, смежную со спальней, и вкушали плоды и сласти, запивая их легким фалернским, среди голубых ковров, алых драпировок и инкрустированных моржовой костью кресел и столиков. Они сидели на мягкой кушетке, и Грациллоний закинул руку на кожаную спинку, касаясь шелковистого, теплого плеча Ланарвилис. Женщина наклонилась к нему. Свет восковых свечей отражался в ее глазах, освещал сеточку морщин на шее и складку под подбородком — и все же она была еще очень красива.

— Твой замысел кажется мне здравым, — тихо говорила королева. — Я скажу Сестрам, и мы станем молиться за успех твоего предприятия.

— Ты можешь сделать больше, — возразил он, — обратившись к суффетам, гильдиям, да и к простому народу. Чтобы возглавить силы Арморики и пожать плоды заслуженной победы, Ис должен быть единодушен.

— Что я… мы можем сделать?

— Убедить их. Заставить их взглянуть в глаза своей судьбе. Ты, Ланарвилис, могла бы начать с Сорена Картаги… — он почувствовал, как она напряглась. — В чем дело?

— Нет, ничего, — Ланарвилис потянулась за кубком, отпила глоток. — Сорен — достойный человек.

— Разве я сказал иное? Послушай, я никогда не понимал, что разделяет нас. Он человек ученый, способный, да и патриот. Он должен понимать, в чем польза Иса. Что касается меня, я готов во многом ему уступить. Но он не желает даже обсудить дело. Что заставляет его из раза в раз сшибаться со мной лбом? Не могла бы ты, как его друг, уговорить его смягчиться?

— Могу постараться, — она снова сделала долгий глоток и, обернувшись, взглянула ему прямо в глаза. — Но ты несправедлив к нам, твоим королевам. Ты даже не заметил, как много мы уже сделали для тебя.

Застигнутый врасплох, Грациллоний растерянно промямлил:

— Что? О, я знаю, вы молились, и… и по вашим словам, это вы привели меня сюда, хотя…

— Нет, больше, много больше. Но это секрет! — Ланарвилис снова поднесла к губам кубок. И усмехнулась: — Сколько можно? Все о политике, а ведь скоро утро, и тебе предстоит дорога, а мне — моя епитимья.

— Епитимья? — настороженно переспросил Грациллоний. — О чем ты?

— Оговорилась… — она закусила губу.

Грациллоний встревожился. Все эти трудные месяцы Ланарвилис держалась стойко, не жалуясь и не обвиняя, спокойно исполняла свои обязанности перед городом и богами. В ней жила душа солдата.

— Дорогая, скажи мне. Что-то не так?

— Да! — вырвалось у нее. — И нам предстоит исправить это. Нам, Девятерым! Как только ты уедешь… начнется обряд… очищения.

— Но в чем дело? — умолял он. — Я должен знать. Ведь я король!

В ее голосе зазвенела сталь:

— Да, ты король. Мужчина! Ты готов посвятить меня в ритуалы своего Митры? Так не выспрашивай более!

Он помолчал немного, потом смиренно признал:

— Пусть так. И все же я здесь, и я вернусь. Я всегда готов прийти на помощь.

— О Граллон… Грациллоний! — она отставила кубок и обвила руками его шею. В ее дыхании ощущался аромат вина. — Довольно, сказала я. Забудем все и отдадимся себе. Неужели я этого не заслужила?

…Много позже, когда светильник почти угас, он приподнялся на локте и взглянул на задремавшую королеву. К нему тоже подкрадывался сон, но уснуть не давали мысли. Из семи женщин, ставших воистину его супругами, эта — не самая ли странная?

Дахилис, конечно, полна любви. Малдунилис рада удовольствию, и на свой лад вовсе не плохой человек. Бодилис — друг… прелестная женщина в его объятиях, а в остальном — верный друг. Иннилис — загадка. Милая, покорная и порой отвечающая на ласки, она так рада его ребенку… но за всем этим скрывается тень, и он не может заставить себя расспросить ее, боится причинить боль. Виндилис кажется более понятной (хотя, возможно, только кажется), а раны ее скрыты от слов и взглядов под надежной броней. Обо всем прочем с ней можно говорить как с мужчиной, в том числе и о соитии, так что они вместе нашли способы удовлетворить его, которые в то же время не внушали ей отвращения. Форсквилис?… Он думал провести эту ночь с Форсквилис. Правда ли то, что король бессилен с любой женщиной, кроме Девятерых, или нет, но на время похода ему все равно суждено воздержание, поскольку его сопровождают не только легионеры, но и исанцы. После ночи с Форсквилис он бы только обрадовался передышке. Он знал, что она ближе к неведомому, чем любая из галликен, но когда они оставались наедине, об этом забывалось.

А Ланарвилис… он склонился к ней, чтобы сдуть упавшую на щеку прядь волос, таких мягких в лунном свете. Он подозревал, что доставляет ей удовольствие того же рода, что и ее прекрасный дом с коллекцией произведений искусства, вино и яства, театр и празднества, на которые так щедра была жизнь Иса. Зато политика и управление были для нее, по-видимому, не только исполнением долга, но давали счастье, подобное тому, которое испытывал сам Грациллоний, видя, как обретает форму под его руками задуманное изделие. Чего же ей недоставало в жизни? Иногда он ощущал в ней страшную пустоту. И не решался задавать вопросы.