Юлия Латынина - Колдуны и министры

Лидеры революции были мертвы; первый министр Нан куда-то пропал, а люди Лахута бегали по городу и убивали каждого, кто откажется принести возлияние Единому, и многие, кто убежал от Лахута, в эту ночь стал жертвой грабителей.

Днем депутация женщин и детей потянулась ко дворцу с повинной. Андарз в отчаянии велел стрелять в народ; половина его войска, услыхав такой приказ, бросилась на своих начальников; варвары Киссура, выскочив из дворца, помогли им в таком деле.

Киссур сдержал свое слово: он принес государю голову Шиманы, он развесил на деревьях, с которых еще не облетела листва вчерашнего праздника, две тысячи бунтовщиков или сочтенных таковыми, и Андарза он повесил, уже мертвого, на веревке из зеленой шелковой конституции.

А на следующий день Алдон, с двенадцатью товарищами, въехал в городской дворец Нана. Они ворвались в кабинет первого министра. В кабинете лежало трое порубленных бунтовщиков и царил странный разгром. Винтовая лестица в форме бобового вьюнка, ведущая прямо на нарисованные небеса, была рассажена у основания, словно кто-то подрубил мраморный боб огненным топором, а там, где огненный топор прошелся по стене, вытекли и повисли на стеклянных ниточках глаза грустных богов. Алдон переступил через мертвого бунтовщика, рассченного напополам, как тряпичная кукла.

– Клянусь божьим зобом, – сказал товарищ Алдона, – вот так же перешибло скалу, когда умер отец Киссура!

Алдон зажал ему рукой рот и сказал:

– Не говори глупостей! Если ты скажешь такое Киссуру, он съест тебя живьем за оскорбление памяти отца!

И швырнул поскорее в грустных богов факел.

На следующий день бывший министр финансов Чареника отправился во дворец, в покои Арфарры. Нельзя сказать, чтобы Чареника радовался предстоящему визиту, а если точнее, у него препротивно дрожали колени и во рту ощущалась какая-то сухость. Из кабинета первого министра наружу вели две двери, и одна была обита красным шелком, а другая – черным шелком. Через дверь, обитую красным шелком, выходили люди с поручениями и наградами, а через дверь, обитую черным шелком, выводили людей за цепочку на шее.

Чаренику не покидало предчувствие, что сегодня его выведут из кабинета через дверь, обитую черным шелком. Он готов был откусить себе язык за то, что два дня назад сказал при государе, что Арфарра столковался с Наном. И взбредет же в голову подобная глупость!

А сам Нан? Сумасшедший человек! Мало того, что разругался со всеми и сгинул, так еще и утащил с собой сосунка! Чареника покачал головой и подумал, что, если бы ему пришлось бежать из столицы, разве он, будучи разумным человеком, взял бы с собой годовалого мальчишку? Он бы взял с собой мешочек с золотом и иными вещами, облегчающими путь…

Чареника медленно поднимался по мраморной лестнице. Перед ним двое варваров в зеленых кафтанах, пыхтя, тащили в кабинет первого министра короб с круглым верхом. На верхней ступени короб грохнулся о пол, крышка с него сорвалась, и он полетел вниз, рассыпая из себя разноцветные листы, – облигации конвертируемого займа.

Чареника горько вздохнул и поднял один из листов: на нем была его подпись. Да, теперь эти бумаги стоили меньше подписи казненного. Арфарра, конечно, отменит все обязательства по займу. Быть того не может, чтобы он позволил народу заниматься ростовщичеством по отношению к государству; а нехватку в казне Арфарра восполнит поднятыми вдвое налогами, да напечатает столько денег, что они подешевеют в десять раз, да конфискует неправедно нажитое… Чареника вздохнул, понимая, что скорее всего окажется не в числе конфискующих, а в числе конфискуемых.

Варвары запихали облигации в короб, и теперь он у них не застегивался. В начале лестницы стоял жертвенник какой-то священной змее, в плошке жертвенника горел огонь. Варвары высыпали бумаги в огонь и поволокли короб вверх по лестнице. Это были, несомненно, те облигации, что скупили Шимана и другие «красные циновки». Киссур, вероятно, захватил ящики в домах главных бунтовщиков. Сколько там могло быть? Не меньше четверти от общего объема всех пяти эмиссий…

Чареника вошел в кабинет Арфарры, и от картины, представившейся ему, невольно заныло сердце. Несмотря на теплый день, старик сидел, закутавшись в пуховый платок с серебряными кистями. Перед ним горел камин, а справа от камина стоял ящик с облигациями. Арфарра доставал облигации из ящика и подкладывал их в огонь.

– Как вы думаете, – сказал Арфарра, аккуратно подправляя серебряными щипцами бумажную пачку, – сколько их осталось у лавочников?

– Не думаю, – осторожно сказал Чареника, – что маленькие люди сбыли все. Многие надеялись, что дело кончится миром, а на следующий день биржу уже закрыли.

– Верно, – сказал Арфарра, – тут примерно треть облигаций, и, полагаю, их купили в основном у чиновников. А две трети остались у маленьких людей.

– И что же будет теперь?

– Правительство, – сказал Арфарра, – обязано выкупить все по номинальной стоимости. Для этого придется пустить в продажу государственные земли.

Чареника вытаращил глаза на пылающий камин. Арфарра сидел с невозмутимым видом и кидал в огонь разноцветные пачки. Удивительное дело: только что он жег бумажки, а теперь – живые деньги, и Чареника просто слышал, как эти деньги пищат и кричат.

– Господин Нан, – проговорил Арфарра, – получил в наследство пустую казну. Он не стал плодить бумажные деньги. Раззадорив алчность своих друзей, он сумел сделать так, что в последние месяцы погашение государственного долга ничего не стоило. Полагаю, однако, что раздача имущества за облигации обернется слишком большими злоупотреблениями. Но если продать государственные земли, а деньги употребить на погашение займа, можно будет успокоить простых людей.

– Гм, – сказал Чареника, – это зависит от того, сколько облигаций будет предъявлено к погашению.

Арфарра насмешливо поглядел на бывшего министра финансов и сказал:

– Тут, господин министр, тридцать два ящика, в каждом – пять миллионов по номиналу. Вычтите из общего числа и посчитайте.

Чареника поклонился и сказал:

– Ваше благородство поистине удивительно! Кто бы устоял перед искушением! Сжечь бумаги, которые завтрашний декрет обратит в миллионы!

– Да, – сказал Арфарра, – вот второй час жгу, чтобы меньше осталось. А впрочем, господин Чареника, помогите мне!

Чареника, под пристальным взглядом Арфарры, нагнулся, взял пачку и подержал ее в руках. У платья его были длинные рукава, и Чареника показалось, что пачка, как живая, хочет поползти вверх по рукаву. Он вздохнул и бросил пачку в камин. Потом другую, третью. Когда он бросил четвертую пачку, ему стало слегка не по себе, и он присел.