Далия Трускиновская - Диармайд. Зимняя сказка

– Что вы делаете?! – закричала Фаина. – Отдайте сейчас же! Не смейте ее трогать!

– Ничего с ней не сделается. Я уже видела по меньшей мере две такие. Я только хочу сравнить…

– Нет! Ни с чем вы ее не будете сравнивать!

– Фаина! Этот твой Дим-Димыч изготовил несколько таких книг, и все разные! Я хочу проверить одну мысль, понимаешь? Он делал одну книгу в девять лет, потому что раз в девять лет он заболевал опасной болезнью! И он хотел хотя бы так сохранить свои знания и древние стихи…

Дара старалась говорить, как с ребенком, не пускаясь в сложности, но перед ней был вовсе не ребенок, перед ней был ее родной город, на несколько минут воплотившийся в девушку с красивым лицом, которая пытается быть королевой в стенах своей квартирки и напрочь утратила понятие о течении времени.

– Вы ничего не будете проверять, отдайте книгу, он мне ее оставил, он за ней вернется! – перебивая Дару, твердила Фаина. – Я папу позову!

– Он обещал вернуться через девять лет? И поэтому ты пришла в салон?

– Папа! – закричала Фаина. – Папа, иди сюда скорее!

– Ты девять лет его ждала? Не помня лица? Не помня голоса? Вот просто так сидела и ждала? – Дара не понимала, откуда в ней вдруг столько злости, бедная горбунья вовсе не заслужила сарказма и ехидства.

– Вы ничего не понимаете и не можете понять! – отрубила Фаина. – Да папа же! Я же зову!

Дара хотела сказать, что, наоборот, все прекрасно понимает. Но вдруг сообразила: любые слова будут сейчас жестоки. А она – целительница, и право на жестокость ей дано не для таких дурацких споров.

Фаина и не могла жить иначе – она хранила в душе самое яркое и светлое, что с ней случилось в жизни. Если бы пришел другой, более реальный мужчина, она бы через две недели закинула книгу Диармайда на антресоли.

Но мужчина к ней прийти не мог – хотя бы потому, что она прятала от людей и свое уродливое тело, и свое красивое лицо впридачу.

Город, опять подумала Дара, вот он во всей своей красе – город, где окаменевшее время сбилось с пути и ползет задом наперед! Город, который никому не дает быть в полной мере молодым, зато на столетия растягивает старость! Город, который разводит в человеческих душах кладбища и заставляет девушек сажать цветочки на могилке каждой амурной встречи, да что встречи – на могилке каждого пристального мужского взгляда!

На что она употребляет свою силу, о великая Бриг, на что, подумала Дара, да лучше бы она пила или кололась, не так было бы обидно за эту силу, которая вся ушла в отупевшее от безнадежного упрямства и уже не имеющее отношения к реальному человеку чувство!

Этот город до последнего пережевывал жвачку былых любовей и ненавистей, пока они, напрочь утратив вкус и запах, не превращались во вязкую белую резину. Но и тогда город не решался выплюнуть безвкусную резину, потому что привык бездумно двигать челюстями, а не будет этой жвачки – неизвестно, где взять другую.

– Тебе нужно уезжать отсюда, – сказала Дара. – Уезжать, куда глаза глядят! Там ты оживешь, слышишь? Сана даст тебе еще десять сантиметров роста, Изора тоже поможет, не пропадешь. Ты будешь просто маленькой и красивой женщиной…

– Ага! Я уеду – а он придет? Не дождетесь! – зло ответила Фаина. – Ишь, умные! Я буду ждать его до последнего! Он обещал прийти! Папа!

– Да жди на здоровье! Кто тебе мешает?!

Дара поняла – опоздала, опоздала на много лет, тут она ничего уже не могла изменить. И папе было хорошо служить избалованной дочери, и дочери было хорошо принимать папино поклонение, и они устроились этак надолго, лет на двадцать по меньшей мере, пока папе не придет пора скончаться.

Нужен ли Фаине тот, кто на самом деле в один прекрасный день придет за книгой?

И тут в голове у Дары одновременно прозвучало два слова: одно – «нет», другое – «да».

В смятении она выскочила из комнаты и столкнулась с папой.

– Спокойной ночи, – сказала она и сдернула с вешалки полушубок.

Папа же, не обращая на нее внимания, кинулся в комнату, где настойчиво и гневно требовала его присутствия Фаина.

Дара обулась и вышла на лестницу. Из окна между этажами был виден дом, где она примерно так же, как Фаина, ждала Артура, совершенно не представляя себе, на кого нацелилась, и придающая значение только оттенкам и переливам собственного чувства.

Он был первый, кто рассказал что-то необычное и смотрел при этом в глаза. Вот только стихи были другие…

Треклятый город, подумала она, город-киллер, убивающий будущее женщины, когда же на тебя найдется управа?…

Было страшно обидно. Книгу удалось лишь перелистать. Правда, она узнала главное – это Диармайд составлял странные, где сокровища и ахинея были переплетены вперемешку, фолианты, составлял их в отчаянии, зная, что придет беловолосый сид, уставится прямо в сердце раскосыми глазищами, нацелит на него тусклый перстень – и опять опустеет голова, опустеет сердце, и только спящий вдали дух не позволит умереть. А пустоту можно заглушить, и будет не так больно…

Даре хотелось взять эту книгу в охапку, унести, всю ее ощупать, перебрать по листку, вдруг там окажется что-то, чего Фаина не заметила? То, что будет принадлежать только ей – Даре? И еще хотелось, чтобы там, в Фаининой комнате, рядом оказался Фердиад. Чтобы показать ему пальцем на девушку и сказать:

– Видишь, что происходит из-за твоих хитросплетений? Она по праву рождения должна была стать филидом высокого разряда, потому что ее слово рано или поздно могло бы стать Словом. Но раз по твоей милости ей нет места на Курсах, то она и помрет бесполезной и озлобившейся старой девой, зря растранжирившей силу в ожидании, пока приедут турусы на колесах! Слышишь, старый вредный сид? Еще одно Слово никогда не состоится! А все – из-за тебя!

Дара покачивалась на заднем сидении такси, повторяя и совершенствуя речь, обращенную к Фердиаду. Красивая получалась речь, эмоционально насыщенная и риторически безупречная. Однако красота была какой-то наигранной. И Дара догадывалась, что бы мог ответить умный Фердиад.

– А не ревность ли это? – спросил бы догадливый сид. – Глупая и позорная ревность красивой, сильной, стройной, как рябина, опытной и способной на яростную страсть женщины к одаренной, но примитивной и глупенькой калеке? Ведь Диармайд тебе лишь является в смутных видениях, а вернуться обещал – к ней! Как знать – а вдруг вернется? Может, все-таки вспомнишь про гордость и не будешь им мешать?

В глазах его, раскосых и чуть прищуренных, при встрече с солнечным лучом – совсем зеленых, а в пасмурную погоду – серых с морской прозеленью, были бы легкая, едва уловимая усмешка и огромное понимание.