Антон Фарб - Изнанка миров

Другими словами, слишком тупы для такой деликатной работы.

— Дальше, — сказал я.

Пожилой мужик с огромными, как грабли, ладонями, и уродливым шрамом через все лицо. Он сидел спокойно, как скала, сложив ручищи на коленях и щуря от света глаза, похожие на морскую гальку: твердые и холодные.

— Палач клана Патекатля, — прокомментировал Ксатмек на том же ирамском. — Профессионал. Убил больше сорока человек. Принимал участие в дележе плантаций в Теспайокане. Готов работать только за деньги.

Последние бои между наркодельцами в Теспайокане закончились полной победой клана Патекатля двадцать лет назад. Палач был слишком старый, слишком выработанный.

— А там кто? — спросил я, указав на сгорбленный силуэт в глубине погреба.

— А, этот… — скривился Ксатмек. — Уголовник. Был рабом на галерах, бежал, попался, бит кнутом и сослан в Кулуакан. Нам не подойдет.

Я отобрал у Ксатмека фонарь и направил луч на уголовника. Сначала я даже его не узнал: обритая голова и нижняя половина лица были покрыты короткой, как лишай, щетиной, вместо одежды на нем было рваное пончо, из-под которого виднелась исполосованная спина, и мало что оставалось от прежнего смазливого красавчика в этом беглом каторжнике — если не считать несломимой спеси тортугского пирата в пронзительно-голубых глазах.

— Привет, Идальго, — сказал я. — У меня есть для тебя работа.

Все утро я провел в офисе на улице Тюльпанов, подготавливая на подпись дону Сумарраге план распределения гуманитарной помощи. Потом поехал к таможенным брокерам, где отдал им два пакета документов: по первому, груз «стингеров» из Сеннаара поставлялся через посредническую ирамскую контору в Меггидо, а по второму — партия консервов аналогичного веса направлялась в качестве гуманитарной помощи для благотворительной миссии Тифарета в Астлане. «Стингеры» выйдут из Ирама как коммерческий груз, а попадут в Астлан — как гуманитарный, после чего будут куплены Ксатмеком за четверть миллиона тхебесских фунтов у подставного дилера.

Схема была проста до гениальности: тхебесская разведка «Дхути» передавала через меня огромные суммы наличности для поддержки повстанческой армии Итцкоатля, а я, благодаря торговому дому «Хастур и сыновья», перекачивал десять процентов себе в карман, впрочем, не особенно торопясь перечислять остальные девяносто братьям Халиду и Малику. Были у меня определенные прогнозы касательно будущего всего Ирама и Хастуридов в частности…

От брокеров я поехал в свой любимый ресторанчик на бульваре Орхидей, где обычно обедал за столиком в углу открытой террасы. Сегодня я выбрал порцию рулетов-энчиладос с красным перцем и гуакамоле, лепешки-кейсадильос с авокадо в сальсе, а на сладкое — крошечные пирожки эмпанадиты, и распил полбутылки черного, очень терпкого карменера.

Перила террасы были обвиты диким виноградом, столики покрыты белоснежными скатертями, а из зала ресторана доносилась негромкая гитарная мелодия. По бульвару Орхидей прохаживались мулаточки, не слишком обремененные одеждой, священники, взопревшие в своих черных сутанах, рыцари Монсальвата в начищенных кирасах, носильщики в широкополых сомбреро, лоточники, продававшие буррито и апельсиновый сок со льдом, мальчишки со щетками для обуви, готовые навести глянец на сапоги благородных донов всего за пару медяков… Даже не верилось, что через час, когда солнце поднимется в зенит и выпалит с улиц Астлана последние остатки утренней свежести, бульвар полностью опустеет, и тогда наступит священное время сиесты.

Я заказал чашечку горячего шоколада со специями и принялся раскуривать тонкую панателлу, когда мой обед был безнадежно испорчен появлением Ипусета.

— Здравствуйте, дон Ботадеус, — сказал он, без приглашения присаживаясь на плетеный стул.

Пресс-атташе посольства Тхебеса в Астлане был плюгавеньким, подловатым и туповатым человечком с глазками навыкате и заискивающим голоском. Это, однако, не мешало ему быть резидентом «Дхути» и главным источником денег для армии Итцкоатля.

— И вам того же, Ипусет, — сказал я и выдохнул ему в лицо облако ароматного дыма.

У шпиона заслезились глаза, и он судорожно закашлялся, умудряясь при этом сохранять подобострастную улыбочку.

— Как продвигаются дела у миссии Тифарета? Надеюсь, пожертвования благородных людей достигают своей цели, и крестьяне Теспайоканы будут спасены от голодной смерти?

— Я доставил деньги, если вас это интересует, — поморщившись, сказал я.

— Отрадно слышать, — сказал тхебессец. — Я знал, что могу на вас рассчитывать.

Когда этот ублюдок начинал меня вербовать (не могу сказать, что я слишком осложнял ему задачу), он нес какую-то чепуху о том, что народ Тхебеса стремится помочь революционному движению Астлана освободиться от оккупантов из Монсальвата… После вчерашнего разговора с Ксатмеком у меня родилось подозрение, что «Дхути» главным образом поддерживала клан Патекатля и защищала свои каналы поставки кокаина в Сеннаар через Тхебес, а повстанцы Итцкоатля выступали тут в роли разменной монеты.

— А что насчет нашей… гм… маленькой акции? — спросил Ипусет.

— Через неделю, — сказал я, — в Теокалли состоится аутодафе. Верховный жрец Тлалок вырежет сердца десяти еретикам и повстанцам. Среди приглашенных Сумаррага, представители дипломатических и гуманитарных миссий. Вы, кстати, тоже.

— А исполнитель?

— Упражняется в стрельбе из сарбакана.

— Замечательно, — кивнул Ипусет. — Тогда до встречи на аутодафе, дон Ботадеус…

В день аутодафе на улицах Астлана было многолюдно. Мой паланкин попал в пробку на углу проспекта Пеонов и улицы Хризантем: дорогу нам пересекало похоронное шествие, с катафалком, оркестром, толпой наемных плакальщиков и огромными скелетами из папье-маше, которых несли родственники умершего. Шествие продвигалось так неторопливо, что мои носильщики опустили паланкин на землю и закурили, а я начал нервно поглядывать на часы. Операция, которую я готовил почти месяц, была рассчитана буквально по минутам, и будет обидно, если она сорвется из-за такой нелепой случайности…

Я прибыл к подножию ступенчатой пирамиды Теокалли с опозданием на десять минут. Фробишер уже ждал.

— Опаздываете, дон Ботадеус, — сказал он, сложив ладони перед грудью и приветствуя меня поклоном.

Чтобы его выскобленная до блеска голова не слишком бросалась в глаза, Идальго вырядился в бордовый саронг и шафранно-желтую рясу, выдавая себя за монаха из Шангри-Ла.

— Знаю, — сказал я. — Пойдем…

В каждой из четырех лестниц, ведущих на вершину Теокалли, было по триста шестьдесят пять ступеней. На каждой тридцатой была устроена небольшая площадка, где стояли рыцари Монсальвата в парадной белой форме с красными крестами на груди и со штурмгеверами наперевес, и лежали, разморенные на солнце, бурые туши молоссов, обманчиво аморфные и неподвижные.