Елизавета Дворецкая - Как огонь от огня

– Полюбила я парня, и он меня полюбил, а теперь покинул, – тихо сказала она.

«Цвели в поле цветики, да поблекли, любил меня миленький, да покинул». Даже песни про это поются. Сколько людей могли рассказать о себе эту же самую, такую короткую повесть, и в тех же самых словах, но от повторения она не утрачивает своей остроты и причиняет всем новую и новую боль.

– Уж чем я ему нехороша, не знаю. Не велела Лада, наверное. Против ее воли не пойдешь, а душа так болит, что жить не хочется.

– Душа? – живо переспросила берегиня. – У тебя есть душа?

– Есть, конечно, – Метелица даже не удивилась этому вопросу. – Не было бы, не любила бы я тогда, и сердце не болело бы. Жила бы я, горя не знала.

– Не печалься, я тебе помогу! – Берегиня подумала немного, потом улыбнулась и нежно прижалась щекой к ее щеке. – Ты мне ленту подарила, и я тебя отблагодарю. Любви его я тебе не могу дать, а вот покой и мир я тебе подарю. Ты сестра моя, я для тебя все сделаю. Идем со мной.

– Куда?

– А вот увидишь!

Берегиня поднялась, держа ее за руку, и мягко потянула за собой. И там, где только что был берег и тихая гладь воды, Метелица вдруг увидела какое-то светлое, жемчужно сиявшее облако. На нее повеяло запахом цветов, запах был необычайно сладким, манящим, и с каждым шагом на сердце делалось все легче и легче, как будто горе оставалось позади, отставало, теряло над нею власть. Она уходила туда, куда ему дороги не было.

Две девичьи фигуры одна за другой уходили все дальше в воду священного озера и вот скрылись совсем. Вода всколыхнулась, принимая их, и затихла. Мелкие волны широко разошлись, ударились о противоположные берега и растаяли.

Потом вода снова зашевелилась, и одна из девушек выбралась на берег. Целые потоки текли с ее волос, с рубашки, с рук и ног. Дрожа и постукивая зубами от холода, она стянула рубашку, кое-как выжала ее и запрыгала, чтобы немного согреться. Она пыталась отжать и волосы, но из них все текла и текла вода, и каждая капля, коснувшись земли, превращалась в круглую блестящую жемчужину, а потом укатывалась обратно в озеро.

Но вот девушка немного отогрелась, натянула влажную рубаху и попыталась расправить ее, но та липла к телу и не слушалась. Небо чуть-чуть посветлело. Ночь кончилась, начинался день, еще один из дней священной русальей недели.

Хмуря брови, девушка кое-как расправила неумелыми пальцами тяжелые, слипшиеся от воды пряди волос и попыталась соорудить из них косу, но даже такое простое дело не очень-то дается, когда делаешь его в первый раз. Пряди путались, она клала сверху то одну, то другую, но они никак не хотели ложиться ровным ручейком.

Наконец она бросила это занятие и опять повязала на голову промокшую красную ленту. Не беда. Скоро взойдет солнце и все это высушит.

И она пошла навстречу солнцу – в ту сторону, откуда обычно приходили к этому озеру ее новые земные сестры.

Несмотря на то что ночью поспать почти не пришлось, утро уже никого не застало дома. Все были в поле: пришла пора сеять лен и овес. Завозившись по хозяйству – тяжело одной женщине в доме! – Былятиха едва успела собрать мужу и двоим старшим обед в поле и теперь брела обратно вдоль березняка, вялая и сонная. Двое ее младших, Неугомон и Немил, мальчишки девяти и шести лет, с воплями носились вокруг нее и палками срубали крапиву и траву на опушке. У обоих на шее болталось по маленькому мешочку с полынью – хоть они и были еще слишком малы, чтобы привлекать вил, оберег лишним не бывает.

Глядя на них, Былятиха вспоминала вчерашнее веселье и вздыхала. Ее старшему, Шумилке, который уже работал с отцом в поле, исполнилось четырнадцать, то есть через годик и он тоже будет плясать с молодежью в хороводе. Еще дождешься, наутро невесту приведет! Она вспомнила Рябинку, такую славную девушку из Куделичей, опять вздохнула: нет, для этой Шумилка еще молод, недоросточек! И еще год, не меньше, ей одной хлопотать по хозяйству, одной управляться со всеми женскими делами в доме, где муж, четверо сыновей и дед по прозвищу Сыч, седой, ворчливый, доживающий седьмой десяток и твердо намеренный скрипеть еще лет двадцать. Так всем и говорит. Пока, дескать, праправнуков не увижу, не помру, и не ждите.

– Ой, мама, смотри! – Самый младший, Немил, вдруг подбежал к ней и задергал за рукав. – Там спит кто-то!

– Где? – Былятиха обернулась.

– А вон там, на опушке! – Мальчик показал своей палкой, в ошметках крапивы.

– Кто спит?

– Девка какая-то. Не из наших.

– Не из наших? – Былятиха удивилась. – Может, из приезжих кто по темноте в лесу заблудился?

Мальчик подвел ее к ореховому кусту на опушке, и она действительно увидела спящую на земле девушку. Сын был прав: этой девушки и она тоже не знала, но, едва увидев ее, так и всплеснула руками от восхищения. Девушка была хороша, как самая сладкая мечта, скорее даже как исполнение самой сладкой мечты. Тонкая, стройная, с длинными светлыми волосами, разметавшимися по земле, с белыми руками, с мягкими и нежными чертами лица, она лежала в зеленой траве, как солнечный блик, как свежий цветок, и румянец ее щек был сладок, как спелая земляника.

– Откуда же ты такая? – в изумлении прошептала Былятиха и, наклонившись, осторожно тронула девушку за плечо: – Эй, голубушка! Проснись-ка, давно уж утро!

Девушка тут же пошевелилась, приподнялась, на Былятиху глянули яркие, как Ладин цветок-барвинок, сине-голубые глаза.

– Не бойся, милая! – приветливо сказала ей женщина. – Иду мимо, а ребята говорят, спит тут кто-то. Ты из каких будешь? Что же ты от своих отбилась?

Девушка ничего не ответила, но улыбнулась ей – так открыто и радостно, словно дочь, после долгой разлуки проснувшаяся наконец в родном доме, возле матери. И от этой теплой, ласковой, еще немного сонной улыбки у Былятихи так защемило сердце, что она всхлипнула и краем платка утерла глаза. Это и правда была ее мечта – мечта о той дочери, которую она когда-то родила и потеряла еще до исхода первого дня ее жизни.

– Ты чья же? – повторила Былятиха. – Откуда к нам-то?

– Я… отсюда, – низким спросонья, но теплым, как парное молоко, голосом ответила девушка и села.

– Где же ты живешь?

– Жила – там, – девушка показала на березняк позади себя. – А теперь – не знаю. Теперь мне там нельзя жить.

– Как – нельзя?

– Ушла я от своего дома, мне теперь в нем жить нельзя.

– Отчего же? – Былятиха всплеснула руками. – Тебя что же, из дома выгнали? Что же ты натворила, голубушка моя?

– Ничего я не натворила, матушка. Я просто… сама ушла.

– Зачем же?

– Полюбила я… парня одного. Вот и пошла туда… где он есть.

Девушка говорила неуверенно, словно не знала, какие слова выбрать.

– Какого же парня?