Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – граф

В ее глазах внезапно проступила неуверенность, лицо дернулось и застыло. Я сцепил зубы и старался не кричать от боли, что багровыми волнами накатывается на сознание, как сквозь туман вижу холодные глаза, что приблизились, всматриваясь в меня с неумолимостью мощного рентгена.

– Кто ты?

– Я уже не ваш, – повторил я хрипло, – вы сами освободили меня от службы вам… этим недоверием… обвинениями…

– Кто ты, сволочь? – прошипел она.

В ее руках появился раскаленный прут, она держала голыми руками, не обращая внимания, что нежная кожа ладоней шипит и покрывается красными пузырями. К сильному запаху горелого мяса добавилась еще одна тонкая струйка.

– Последний раз спрашиваю, сволочь, кто ты?

Наверху хлопнула дверь, простучали тяжелые шаги, сорванный голос крикнул:

– Ваша милость!.. Часовой заметил на озере плот!

Зеленые глаза отодвинулись, холод на кровавых ссадинах исчез. Я услышал изменившийся голос волшебницы:

– Иду!.. Пусть ничего не делают до моего прихода!

Сквозь пелену в глазах я видел, как зеленое платье отодвигается, поднимается по невидимым ступеням. Мужской голос, я даже не узнал, кто это, спросил хрипло:

– А с этим что?

– Повесить, – донесся ее до жути ледяной голос. – Утром. Прямо на стене, чтобы все видели, как здесь поступают с предателями.

– Там же, где и пленный?

– Да. Рядом.

– Будет сделано, ваша милость!

Глава 3

Сквозь боль, что терзает меня с первого часа, как привели в подвал и приклепали к стене, начала пробиваться пугающая уверенность: все, это уже предел. Больше даже мое тело не выдержит. Я истерзан, но выдержал куда больше, чем мог предположить. Однако больше не выдержу. И хотя, догадываюсь, мой организм, несмотря на мой запрет, тайком старался подлечивать раны там, внутри, но все же силы мои иссякли.

Я вздохнул, в тишине подвала слышно, как далеко наверху гремит железо, раздаются крики боли и ярости, тяжелые удары отдаются по стене, о которую я ободрал спину. Холод прокатывался по моему телу, сменяясь волнами жара. Я старательно сращивал сломанные кости, поврежденные внутренности, однако жуткие раны на поверхности затянул едва-едва. Леди Элинор или Адальберта это не обманет, понятно, но странное чувство переходит в уверенность, что…

Тяжелые удары обрушились на дверь. Она не распахнулась, а обрушилась вовнутрь и скатилась по ступенькам. Ворвалась струя такого чистого и свежего воздуха, что я закашлялся, цепи зазвенели.

На пороге возник здоровенный мужик, в одной руке короткий и широкий меч, в другой – факел. С лезвия меча срываются на пол тяжелые черные капли, я отчетливо услышал шлепки. Приподняв над головой факел, всмотрелся в темноту.

– Эй, кто там?..

Я воззвал хриплым голосом:

– Благородный воин!.. Наконец-то ты освободил нас от бесчеловечной тирании леди Элинор, этой гнусной волшебницы!.. Да будут благословенны твои родители, что вырастили такого героя!

Воин довольно выпрямился, приосанился. За его спиной появился еще один, крикнул нетерпеливо:

– Да что тебе эти подвалы, Цюрка!.. Пойдем. Тут близко винные!

Первый чуть поколебался, посмотрел на меня, буркнул:

– Ты смотри, какой здоровый парняга!.. Он нам и бочку выкатит…

Я заверил, что и бочку, и что угодно для своих освободителей сделаю, только сбейте с меня цепи. Первый воин, который Цюрка, опустился в подвал, увидел молот, сказал второму:

– Воломорд, подержи факел!

Тремя могучими ударами он перебил цепи, отшвырнул молот. Я рухнул на каменный пол, на миг даже потерял сознание, а когда очнулся, увидел перед глазами сверкающую сталь меча, но выше все расплывалось. Уже ближе к рукояти железная полоса утратила резкость, там вроде бы исполинские кисти рук, красные, как у свежесваренного рака, такие же бронированные, и вообще пахнет тем особым потом, который вырабатывается именно под тяжелой железной броней, укрывающей тело со всех сторон, но все же остаются крохотные щелочки, откуда и бьют эти едкие струйки.

С трудом повернув шею, я лишь оцарапал щеку о каменный пол, надо мной красный туман, в котором то проступает, то снова исчезает массивная фигура, похожая на вставшего вертикально рака. Но у этой фигуры широко расставленные ноги, а ступни такого размера, что я очень не хочу с ним ссориться.

Воин сказал нетерпеливо:

– Дальше выбирайся сам. Если кузнеца не зарезали, остальное собьет он.

Второй сказал с раздражением:

– А винный подвал? Он же местный, знает…

Цюрка повернулся ко мне:

– Ты сможешь отыскать?

– Благородный воин, – ответил я и поднялся. – Как вы мудро и благородно поступили! Главное, мудро – ибо никто лучше меня не знает, где простое вино для слуг, где хорошее вино для благородных, а где таится самое лучшее из лучших, которое пил сам хозяин!

Цюрка захохотал, обернулся к Воломорду:

– Вот видишь? Все, что делаю, всегда получается правильно… как и было мне предсказано в детстве!

Железные кольца на руках и ногах здорово раздражали, но я безропотно вышел вслед за Цюркой, втроем прошли коротким коридором и остановились перед невысокой дверью. Еще у дверей нашего подвала пришлось переступить через труп Маклея, Воломорд поскользнулся в луже крови, затем увидели забрызганные кровью стены коридора, но тела не нашли. Перед дверью топтались двое из воинов, сопели и пытались сбить огромный засов.

– Расступись, – проревел Цюрка.

Он поднял молот, с которым почему-то не расстался, словно в самом деле предвидел эту сцену, двумя сокрушительными ударами сшиб замок вместе с петлями. Двое поспешно рванули двери на себя, ринулись, стуча сапогами, по каменным лестницам.

– Быстрее! – поторопил нас Цюрка.

Я заверил торопливо:

– Доблестный герой, они ни за что не доберутся до заветного бочонка! Хозяева на тот случай, если вдруг кто сумеет подобрать ключ и тайком таскать вино, поместили дешевое вино в самые красивые бочки, а дорогие вина – в старые, потемневшие. А самое ценное… вы сейчас увидите!

Винный подвал не поражал размерами, у Валленштейна впятеро больше, зато бочки выглядят в самом деле как на выставке: новенькие, чистые, без паутины и плесени, выровненные как по линейке, на днище каждой нарисован номер, а также две-три буквы. Двое, вбежавшие первыми, выбили пробку из самой яркой, ликующе вопили и подставляли под красную струю баклажки.

Я повел дальше, дальше, бочки здесь уже старые, какие-то заброшенные, хотя вообще-то понятно, где выдержка будет больше, а в самом конце мы увидели нестандартный бочонок, как будто забытый еще прежним нашествием: весь черный от старости, покрытый паутиной.