Принцесса пепла - Лора Себастьян
Я дошла до этой истории, но не говорю ни слова, и Кресс своим нежным, мелодичным голосом чита-ет мне вслух историю про бедных торговцев рыбой, которые пятьсот лет назад подняли мятеж против эл-кортской знати. Бедняки были обречены на пораже-ние, поскольку не умели воевать, и их было мало, но вскоре крестьяне по всей стране встали на сторону восставших, ибо им тоже надоело терпеть притесне-ния жадных вельмож. Торговцы рыбой хорошо зна-ли окружающие страну моря, это и помогло им одер-жать победу; королевская семья была казнена, вельмо-жи лишены титулов, привилегий и богатств, а один из рыбаков основал новую династию.
Это почти что сказка, причем с грустным концом: нынешний король Элкорта, потомок того самого мя-тежного рыбака, притесняет свой народ ничуть не меньше прежних тиранов.
Разумеется, об этом в книге Крессентии нет ни слова, но до меня доходили слухи.
Прочитав несколько самых захватывающих отрыв-ков, Крессентия откладывает книгу в сторону и бе-рет меня за руку.
— Прости. Теперь я всё понимаю, — говорит она с тяжелым вздохом. У меня в животе словно образу-ется холодный ком, потому что ничего она не пони-мает. Кресс полагает, что она поняла причины моего бунта против кайзера, но это из-за наказания, из-за недавнего напоминания о том, как ужасны мои шра-мы. Глупышка думает, будто я устала терпеть боль. Она сочувствует мне, потому что сейчас я страдаю, но на этом всё ее понимание и заканчивается.
Крессентия снова прерывисто вздыхает.
— Помнишь, я говорила, что не помню свою мать? Так вот, это неправда: я кое-что помню, но лучше бы не помнила.
Я резко сажусь, и от этого движения рубцы на спи-не словно ошпаривает кипятком. За все десять лет, что я знаю Кресс, она лишь однажды упомянула свою мать, сказав, что та умерла вскоре после рождения до-чери. Я даже не знаю, как ее звали.
— Ты знаешь, перед тем как перебраться сюда, мы все жили в Гораки. Я там родилась, как и Сёрен, — грустным голосом продолжает Кресс. — Моя мать считалась одной из самых красивых женщин в мире, все были в нее влюблены. Если бы она только поже-лала, могла бы выйти замуж за герцога или графа, но по какой-то причине она выбрала моего отца, безрод-ного воина-выскочку, сына простого кузнеца. Веро-ятно, она его любила.
Крессентия горестно улыбается, и эта улыбка отли-чается от ее обычных источающих свет улыбок, таких заразительных, что, глядя на подругу, я и сама начи-нала улыбаться.
— Уверена, ты понимаешь, что нелегко достичь та-кого высокого положения с нуля; уверена, ты пони-маешь, что отец поднялся так высоко не потому, что боялся запачкать руки. Моя мать очень из-за этого пе-реживала. Я помню, как она пронзительно кричала, дескать, она не хочет, чтобы отец к ней прикасался, потому что на его руках кровь множества людей. Она не понимала, что отец всё это делал ради нее, чтобы дать ей ту жизнь, какую она заслуживала, а может, не хотела понимать.
Крессентия сглатывает. В ее глазах нет слез, но у нее такой вид, словно ей очень больно. Я догады-ваюсь, что до сих пор Кресс ни с кем об этом не го-ворила — ни с подругами, ни с отцом. Вероятно, они
с Тейном обходили эту тему молчанием, и оно висе-ло над ними тяжким грузом.
— Мама не умерла, когда я была маленькой, на-сколько я знаю, она вообще не умерла, но полагаю, проще притворяться, что ее нет в живых. Она бро-сила нас до того, как мы переехали сюда, сказала, что больше не может выносить такую жизнь. Меня она хотела забрать с собой, но отец не позволил, так что она просто оставила меня и ушла.
Тут ее голос срывается, и Кресс поспешно промо-кает собирающиеся в уголках глаз слезы. Обычно Крессентия использовала слезы в качестве оружия против отца, какого-то придворного, который не же-лал пускать меня на праздник, или портного, если тот утверждал, что никак не успеет сшить ей новое пла-тье к концу этой недели. А эти слезы — не оружие, они — признак слабости, поэтому Кресс не может их показывать, ведь она всё-таки дочь Тейна.
— Ты хотела поехать с ней? — осторожно спраши-ваю я.
Крессентия пожимает плечами.
— Я была ребенком. Отца почти никогда не бы-ло дома, и он немного меня пугал. Маму я любила больше всех, но у меня не было выбора. Не пойми меня неправильно, Тора, — говорит она, качая голо-вой. — Я рада, что отец не дал меня увезти. Знаю, ты считаешь его ужасным человеком, и я не могу тебя за это винить, но он мой отец. И всё же иногда я ску-чаю по маме.
Голос у Крессентии снова срывается, и я беру ее за РУКУ-
— Ты хорошая подруга, Кресс, — говорю я, пото-му что она хочет это услышать. Живи мы в лучшем мире, ее дружбы было бы достаточно, но наш мир со-вершенно другой.
Она улыбается и пожимает мою ладонь, потом встает.
— Тебе стоит немного отдохнуть, — вздыхает она. — Увидимся вечером на пиру.
Потом Кресс смотрит на меня встревоженно, слов-но колеблясь.
— Ты ведь не... Ты не испытывала к нему никаких чувств? Я имею в виду, к Сёрену.
Она произносит это таким тоном, как будто не хо-чет слышать ответ.
— Нет, — говорю я. Ложь дается мне очень легко, и я понимаю, что это больше не ложь.
Крессентия улыбается с облегчением.
— Увидимся на пиру, — повторяет она и повора-чивается к двери.
— Кресс? — окликаю я ее уже на пороге.
Крессентия поворачивается, вскидывает светлые брови и неуверенно улыбается. У меня на языке вер-тится признание, но нельзя дважды совершать одну и ту же ошибку. И всё же я не могу спокойно смо-треть, как эта девушка идет прямо к своей смерти.
Перед моим мысленным взором покачиваются ве-сы: на одной чаше — Кресс, на другой — двадцать тысяч моих соотечественников, которые до сих пор живы. Почему же мне так трудно сделать выбор? По-чему у меня сердце разрывается от боли?
Я сглатываю.
— Увидимся на пиру, — говорю я, зная, что боль-ше мы с Кресс не увидимся, и эти слова — очеред-ная ложь.
ПИР
Еще один пир означает необходимость снова но-сить пепельную корону, но я даю себе слово, что сегодня надену ее в последний раз. Корону вместе с платьем
