Принцесса пепла - Лора Себастьян
Коробки тяжелее, чем мне представлялось. Сначала я достаю платье, а коробку с короной кладу на туалет-ный столик. Хоа всегда сначала одевает меня в платье, поэтому я решаю поступить так же, постаравшись от-тянуть необходимость надевать корону.
Платье кроваво-красного цвета, и с первого взгляда видно, что оно такое открытое, что едва балансиру-ет на грани приличий. Я напоминаю себе, что сегод-ня в последний раз буду военным трофеем кайзера.
Цапля и Артемизия еще не вернулись, поэтому здесь только Блейз. Я велю ему отвернуться, после чего через голову стягиваю домашний хитон и наде-ваю красное платье. На укороченной спинке совсем мало застежек, и я быстро с ними справляюсь. В от-личие от нарядов, которые кайзер присылал раньше,
у этого платья не только полностью открыта спина, но и очень смелый вырез — наверное, не всякая кур-тизанка решится такое надеть, — а разрез на боку до-ходит до бедра. Я почти голая. При мысли о том, что придется показаться на людях в таком виде, в животе у меня всё переворачивается, и всё же я неохотно го-ворю Блейзу, что он может повернуться.
Несколько секунд он ничего не говорит, потом сдавленно произносит:
— Мне жаль, Тео.
— Знаю. — Я расправляю плечи и подхожу к туа-летному столику, на котором стоит коробка с короной.
Крышка поднимется легко, внутри, на красной шелковой подушке лежит пепельная корона — точ-ная копия венца моей матери. При других обстоя-тельствах корону даже можно было бы назвать кра-сивой, но при виде нее у меня в душе поднимается волна жгучей ненависти.
— Блейз? — Я бросаю взгляд на стену, за которой прячется юноша. — Я еще никогда не надевала ее са-мостоятельно, это всегда делает Хоа; не хочу, чтобы кайзер заподозрил, будто сегодня ночью что-то из-менилось.
Мгновение Блейз молчит, потом отвечает:
— Хорошо.
Я слышу, как он идет по своей комнатушке, как от-крывает дверь, а еще через пару секунд друг прокра-дывается в мою комнату, стараясь двигаться как мож-но тише. Увидев его встревоженное лицо, я почти жа-лею, что попросила его о помощи. Я и сама ужасно волнуюсь, а при виде тревоги на лице Блейза про-сто обмираю от ужаса — если его здесь застанут, всё пропало.
Я пытаюсь ему улыбнуться, но губы словно одере-венели.
— С тобой ничего не случится сегодня вечером? — спрашивает Блейз. — Выдержишь общение с кай-зером?
Мне отчаянно не хочется об этом думать, я до сих пор чувствую, как кайзер прикасается к моему бедру, до сих пор чувствую его зловонное дыхание, ощу-щаю, как он гладит мою щеку толстыми пальцами, слышу, как он обещает вскоре со мной поговорить. Меня передергивает, и Блейз это замечает.
— Я выживала в течение десяти лет, — говорю я, решив не врать. — Могу перетерпеть еще одну ночь.
Говоря так, я невольно задаюсь вопросом, действи-тельно ли всё так и будет. Кайзерина мертва, и кай-зеру уже не нужно сдерживаться и соблюдать види-мость приличий. Не сломай Блейз его стул на терра-се, не знаю, чем закончилась бы наша беседа. Мне не хочется об этом думать.
— Я всё время буду рядом, — обещает Блейз. Он хочет меня утешить, и я улыбаюсь, делая вид, что от его слов мне стало легче, однако мы оба знаем, что в случае чего Блейз ничем не сможет мне помочь.
— Я переживу еще одну ночь, — повторяю я. — Только пообещай мне кое-что.
Юноша осторожно извлекает из коробки корону, всё его внимание сосредоточено на ней.
— Что угодно, — отвечает он.
— Когда кайзер умрет, вне зависимости от того, как и когда это случится, я хочу сжечь его тело. Хо-чу сама поднести факел, хочу стоять и смотреть, пока от него ничего не останется, кроме золы. Ты можешь мне это пообещать?
Глаза Блейза вспыхивают, и я понимаю, что вся дрожу. Приходится сделать глубокий вход, чтобы успокоиться.
— Клянусь именем Оуззы, — тихо говорит друг.
Ни он, ни я не осмеливаемся дышать, пока Блейз осторожно возлагает мне на голову корону, при этом несколько хлопьев пепла падают мне на нос и щеку. По-прежнему глядя мне в глаза, Блейз протягивает было руку, чтобы смахнуть эти частицы, но потом отступает, озабоченно хмурясь.
— Ты выживешь, — произносит он так, будто пы-тается убедить самого себя. Мне кажется, он хочет сказать что-то еще, но друг коротко кивает и тихо выходит из комнаты.
Я в последний раз бросаю взгляд на свое отраже-ние в зеркале: мои щеки и нос уже испачканы чер-ным; губы, накрашенные алой помадой, напомина-ют пятно крови. Из-под слоя пудры на меня глядит лицо моей матери, вот только глаза мамы никогда не горели такой дикой ненавистью. Я ни капли не виню себя за это чувство.
Я зла.
Я жажду мести.
Я обещаю себе, что в один прекрасный день свои-ми глазами увижу, как все мои враги сгорят.
* * *
Когда я прихожу на пир, празднование уже нача-лось: за длинным столом сидят придворные в доро-гих одеждах из шелка и бархата, украшенных множе-ством драгоценных камней — в основном это живые камни. Драгоценности поблескивают в свете висящей под потолком люстры. Мне тошно их видеть. Сколь-ко моих соотечественников лишились жизни и ра-зума, чтобы эти люди могли получить каплю красо-ты или силы?
Оглядев зал, я убеждаюсь, что Крессентии нигде не видно, а значит, фокус Элпис с толчеными семе-
нами трезка сработал. Ну, хоть что-то прошло как на-до, одной проблемой меньше. Однако мое облегче-ние моментально улетучивается, стоит мне увидеть Сёрена — я едва могу дышать.
Принц не похож на юношу, покинувшего столицу полтора месяца назад. Он осунулся, под глазами зале-гли темные круги; длинные светлые волосы сбриты, причем так неаккуратно, что я задаюсь вопросом, не обкорнал ли он себя самостоятельно. При виде это-го традиционно кейловаксианского выражения скор-би я чувствую острый укол жалости и тут же стараюсь разжечь в душе ненависть. Да, принц скорбит по ма-тери, и всё равно он убийца. Скольких моих соотече-ственников он собственноручно отправил на смерть? Навряд ли он на этот раз сможет назвать их точное число, а имена и подавно не сумеет перечислить.
Меня терзают гнев, боль и ненависть, но я задви-гаю их в дальний уголок души, робко улыбаюсь
