Свора: Волчьей Тропой - Марк Адамов
— Непременно, — колдун учтиво кивнул. — Ты же… Когда Хлад вернётся и намёрзнет крепче прежнего, подумай дважды, стоит ли его отворять, покуда сдерживать не умеешь. Я не для того окружил тебя целой Сворой, чтобы ты поддавался холодным шёпотам.
— Разве они не для того, чтобы просто тебя забавлять?
— Одно другому не мешает, — Нотонир взмахнул ладонью, и все свечи, взвившись на миг, погасли. — Доброй ночи, Йору.
Эпилог
Талаги устала. Она и так уже прожила дольше, чем отмерили ей предки: на сотню болезненных вдохов, на целые сажени, которые пришлось ползти, волочась коленями по земле. Но раз продержалась — чего бы не побрыкаться и дальше?
Ноги уже отнялись. Волна забвения проглотила всё по самые ягодицы и пробиралась выше куда быстрее, чем ползла сама Талаги. Но руки ещё слушались: она удерживала весь свой вес на локтях, чтобы не уткнуться вспоротой грудью в землю, не набить земли в раны.
«Ёбанный Йору,» — думала она вновь и вновь. На большего обескровленного тела не хватало.
Талаги не знала, куда ползти. Зрение сузилось до меркнущего тоннеля, полного бурой лемийской земли. Куда ни глянь — почва и деревья, деревья и почва. Сухие слипшиеся комья неспешно хрустели вслед, подыгрывая мерному стуку задыхающегося сердца.
Надо было уйти отсюда. Ещё тогда, двумя годами ранее, Талаги высказала Йору всё: о Лемии, об охотниках, о неблагодарных дорогах, утопленных в крови, которые приходилось топтать по жаре и слякоти. Обещала же никогда больше не видеться с чёрствым сотторийцем и его надменным наставником.
Вернулась бы в Немф. Покаялась бы, приняла кару — уж вряд ли бы казнили. Да даже если так, сгореть на жертвенном столбе всяко быстрее, чем истекать внутренностями по проклятому лесу, которого и быть не должно.
Но она вернулась. Решила, что дело было в охотнике, а не в охоте. Без Йору всё пошло бы иначе. Артаис ценил её, расплёскивал восхищение её характером, её крепким телом, диковинными рунными клинками. Но только это он и умел.
Закончилось всё там же, где началось. Под бледно-голубым взором, полным зябкого инея.
«Не могу больше.»
Талаги перевернулась на спину, раскинула руки. Остатки заговоров Артаиса почти испарились, и она чувствовала, как ширится рана, что рассекла живот и грудину. Крови вытекало всё больше. Ещё чуть-чуть, и внутренности придётся ловить руками.
Она вжалась затылком в землю, позволила почве принять обессилившее тело. Хруста больше не было: только стук. Слишком сильный, чтобы исходить от едва ворочающегося сердца.
«Блядство. Решил добить?»
Свора прошла всю Долину пешком, как помнилось. Решение здравое: громоздкий пугливый конь лишь помешал бы в такой проклятой чащобе.
«И кто же это тогда?»
Талаги уже не сомневалась: к ней мчался всадник. Вряд ли то был сельчанин: местные деревенщины бы и носа не высунули так близко к рокочущему полю боя. Да и конь показался слишком роскошным для Олони: крепкие ноги, иссиня-чёрный волос — в холке как две рядовые кобылы.
Разглядеть наездника мешала пелена боли на глазах: Талаги он показался неподвижной чёрной статуей. За миг до того, как всадник остановился, тяжёлые веки сомкнулись.
— Ты меня слышишь? — прорвался глухой голос поверх грузных шагов. Талаги попыталась кивнуть.
Лязгнула сталь. Вспоротая грудь ощутила тяжесть его руки и через один вялый вдох заполнилась жарким зудом. Талаги будто тянули за волосы из густого кипящего масла, а кровь с рокотом развернула ход по онемевшему телу.
— Этого пока хватит, — грохнул голос над самым ухом. — Постарайся уснуть.
— Ебать!
Талаги судорожно глотала воздух ртом. Внутри всё пересохло: даже глаза будто покрылись шелухой, как сгоревшая на солнце кожа.
— Вот так, сразу к делу? — ответил женский голос: тягучий, обволакивающий, как мёд.
Земли больше не было. Деревьев — тоже. Талаги лежала на жёсткой кровати в глухой комнате, озарённой трезубцем опалённого подсвечника. За прорезью окна в дощатой стене начиналась непроглядная темнота лемийской ночи.
— Я ж умерла? — уточнила она первое, что пришло на ум. — Почему я тут?
Женщина, причём совсем не молодая. Она была из тех, кто, старея, покрывается аккуратным слоем инистой седины и тонкой паутиной морщин. Казалось, тряхни её — и вся старина опадёт в один миг, возвращая задремавшую красоту.
Но Талаги взволновало другое.
— Кто ты, блядь, такая?
Дама сжала губы, чтобы подавить усмешку и протянула тонкую ладонь с тремя кольцами: два серебряных обруча и выпуклый перстень с рубином.
— Имя моё — Маалит, — представилась она мягко. — Твоё мне известно, как и многое о твоём пути. Сильно болит?
Она кивнула на сокрытую покрывалом рану. Талаги боялась заглядывать под него, но суровый взгляд Маалит — такой тёмный, что зрачков не разглядеть — сам вёл её левую руку. Она отогнула бурый шерстистый край, но глаза разомкнула лишь наполовину.
Похоже, в компании Маалит Талаги не полагалось и портков. А ещё её явно вымыли: даже кровяных разводов не виднелось по всей обнажённой коже. Тем яснее виднелась рана: тонкий багровый росчерк от грудины до пупка будто выписало перо, а не меч сотторийского ублюдка.
Либо минуло небывало долгое время, либо же тут постаралась сильная магия. Судя по колкой ауре Маалит, Талаги уповала на второе.
— Йору, блядина северная, — рыкнула она. — Чуть грудь не оттяпал.
— С этим я помогла, так что грудь остаётся на месте, — Маалит изучила её формы, странно сощурив правый глаз. Талаги предположила бы, что колдунья сравнивала её с прошлой собой. — На твою беду, кое-что Йору из Корота всё же отхватил.
Всплывшее из туманного омута воспоминание обожгло Талаги. На пару мгновений Талаги опять оказалась в сухом лесу. Живот скрутило в болезненный узел, пожар прокатился по груди, а из мрака проступал налитый льдом взгляд.
Сильнее всего жгло правую руку.
«Что ты с ней наделал, гнида?»
Талаги зашипела, подняла ладонь к лицу. Увидела она лишь обрубок: на середине предплечья её рука заканчивалась запёкшимся срезом с белым кругляшом кости. Вид этот напомнил Талаги ветчину, подвешенную в мясницкой лавке.
— Нет! — от крика засаднило горло. — Что за обман такой?!
Талаги не верила — потому что ещё её чувствовала. Рука опала, и она явно ощутила, как ноют кости в скрюченных пальцах и как скоблят подушечки по складкам шершавой простыни.
Но глаза твердили иное — и подводили они реже.
— Не обман, родная, всё взаправду, — Маалит старательно показывала заботу, даже руку положила под грудь Талаги. От этого её покорёжило. — Такое случается. Ты скрестила клинки с врагом, а он оказался сильнее,
