Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота
— Понимаю, — заметил я. — Он даже мог счесть ваш брак проявлением Высшей Воли. Ведь чем принцесса дальше от трона, тем целее её голова. Разве не так?
— А через девять месяцев, — продолжил господин Алаглани, — у нас родился сын, Илагай. И вот тут-то всё и началось. Тут-то и пришла беда.
— Его сочли наследником престола? — предположил я. — И начали покушаться, чтобы не осквернил трон простецкой кровью?
— Нет, Гилар, — вздохнул аптекарь, — всё гораздо хуже. Уж с интригами дядюшка Гирхай как-нибудь бы управился. Дело в другом. Илагай родился очень больным. Кстати, многие из сподвижников принцессы шептались, что это кара за неравный брак. В общем, едва родившись, Илагай тут же начал умирать. И я, лекарь, и смею сказать, очень неплохой лекарь, ничего не мог с этим поделать. С такой болезнью я никогда не сталкивался и не видел её описания ни в одном трактате. Предполагаю, что-то происходит с кровью, она каким-то образом теряет свою живительную силу. И вот тогда… — он помолчал, потом решительно, точно прыгая в холодную воду, сказал: — И вот тогда я обратился к чародейскому искусству. Нашёл книги, нашёл учителей. Та женщина из Харидалайи… соединять действия чар и трав я научился у неё. Но был и другой учитель, от которого я узнал правду о чародействе.
— Какую именно правду? — уточнил я.
— Правда состоит в том, Гилар, что никакой своей силы у чародея нет, — сухо ответил господин. — Чародей черпает силу извне. Источников всего два — или непознанные свойства природы, или демонский мир. Второе — гораздо эффективнее. Пойми — я не мог потратить годы и десятилетия, изучая движения лун, преломление солнечных лучей в кристаллах, влияние музыкальных тонов на скорость движения крови в сосудах. Я не премудрый Памасиохи, это ему не нужно было никуда торопиться, у него была башня и, между нами сказать, пара деревенек, так что о хлебе насущном великий испытатель природы мог не беспокоиться. Мне нужна была сила. Много и быстро. И вот тогда я начал выяснять, как договорится с демоном.
— То есть Арихилай… — начал я.
— Да, — вздохнул он. — Первый удачный опыт. Одновременно и неудачный. Я ведь уже говорил тебе: причинять телесную муку оказалось для меня невозможным. А сила была необходима, умирал мой маленький сын. И я поклялся, что он будет жить, любой ценой. Не говори мне, что подобные клятвы неугодны Изначальному Творцу, в вероучительных книгах я тоже что-то смыслю. Но в тот момент мне было не до того. Я знаю, ты испытал много горя, потому что как источник силы ты один из лучших. Есть, значит, что изливать. Но пока ты не стал отцом, пока у тебя не появилось родное дитя, плоть от плоти — ты моей боли не поймёшь.
Он помолчал, сорвал травинку, пожевал и выплюнул.
— То есть всю накопленную силу, — начал я, — вы тратите…
— Именно так, — откликнулся он. — Вернее сказать, я ввязался во все эти чародейские дела с единственной целью — исцелить Илагая. К сожалению, его невозможно вылечить раз и навсегда. Такой огромной силы собрать я не могу. Поэтому приходится каждый год чистить ему кровь… и это чрезвычайно сложно. Это требует не только большого расхода силы, но и очень тонкого управления ею. Кузнец машет здоровенным молотом и устаёт. А ювелир сидит с увеличительным стёклышком, пинцетом, резцом… что там ещё у них бывает… и устаёт не меньше. Тонкая работа ничуть не проще грубой. В общем, целый год я коплю силу на лечение Илагая. Но ты помнишь, что накопленное приходилось тратить и на иные цели, ибо я дал обет… Каждый раз, когда я помогаю какой-нибудь вдове или какому-нибудь графу-сосунку, я чувствую, что отнимаю жизнь у собственного ребёнка. А не помочь нельзя, иначе душа обуглится, почернеет, и зачем тогда всё… Вот поэтому, Гилар, я держал столько слуг. Поэтому это были дети — поскольку в детском возрасте горе переживается острее, и выход силы больше. Взрослый человек уже умеет смиряться, умеет приспосабливать душу к обстоятельствам. Впрочем, мне не годились совсем маленькие ребятишки, поскольку их души слишком пластичны… они остро переживают горе, но оно не слишком долго хранится в их памяти. Подросток — иное дело. Острота боли почти такая же, но раны в душе не затягиваются. Вот потому вас было столько, явно больше, чем нужно по хозяйственным соображениям. Вот потому я и устраивал вам «проверки здоровья». Да, я бередил ваши болячки. Да, иногда это кончалось плохо… например, с Хасинайи. Но я спасал своего сына. Теперь ты понимаешь, почему я не разорву договор с демоном? Понимаешь, почему не хочу идти в этот ваш Надзор?
— Не хочется, а надо, — наставительно сказал я. — Да не переживайте вы, что-нибудь придумаем. Есть у нас святые братья, которые чудеса творят не бесовской силой, а с помощью Творца Милостливого. Авось, Илагая тоже вылечат. А вы то прикиньте, что выбора у вас никакого. Пригляду сдадитесь — так они за каждым вашим шагом следить станут, и не сможете вы к Илагаю ездить. Особый Сыск Нориланги тоже не лучше, они тоже госпожу Хаидайи с Илагаем выследят и для смуты используют. Война начнётся тогда именно так: чтобы, значит, посадить Илагая на престол нашей Арадоланги. А там дальше всё просто. Или зарежут его ещё до победы, либо, коли победят, коронуют, своего регента к нему приставят, а после уж отравят по-тихому. Куда вам ещё податься? К ночным без толку, ночные вас от Пригляда защитить не смогут. Кстати, и от нашего Надзора. Остаётся ещё это чародейское общество, Тхаарину, но вы уверены, что они настолько сильны, чтобы и от Пригляда, и от Сыска, и от Надзора вас прикрыть? Да и что будет, как пронюхают они о вашей тайне? На фиг вы им будете нужны. Да и всем прочим. Наловят котов, пускай один из тысячи подойдёт, всё равно изрядно наберётся. Наловят ребятишек с хреновой жизнью, и начнут боль качать. А вас прирежут, чтоб не мешались. Вы вспомните, вы на то же самое Арахилю намекали, а чем остальные лучше? Нет, господин Алаглани, вам только одна дорожка осталась — к нам, в Надзор. У нас-то хоть что-нибудь перепасть может, а прочие вас выкрасят да выбросят. И не думайте, что силой своей чародейской сможете от всех убежать. Чтобы от нас ото всех убежать, вы чуть не каждый день должны будете через кота силу тянуть, ну так вся ваша чародейская сила только на прятки и уйдёт, сынишке ничего не достанется. Плохо ваше дело, господин Алаглани, обложили вас все, как охотники зайца. И бежать некуда, и на месте оставаться нельзя. Понимаете?
— Понимаю, — коротко кивнул он.
— Ну а раз понимаете, пожалуйте обратно на дорогу, — велел я. — В пыли покатаемся-поваляемся, авось за ограбленных сойдём.
Лист 38
Эта деревня оказалась явно победнее Дальней Еловки. Было в ней всего дворов тридцать, и дворы неказистые. Дранка на крышах облезлая, заборы покосившиеся, ни одного окна застеклённого, всё сплошь мутные бычьи пузыри.
Но мы и такой были рады, потому что оголодали не на шутку. Рыжий наш кот вообще с ума сходил. От корешков и травок отказывался, мявкал обиженно и сильно оцарапал господина, пришлось жевать плакун-траву и прикладывать к царапине жвачку. Ну а как не оголодать? Два дня уже мы шли по дороге на север, хотя с тем же успехом могли и на юг брести. Дорога была пустынной, и я после уж сообразил, что главный торговый путь пролегал западнее, этой же давно не пользовались почему-то. Вроде и широкая, и травой ещё не до конца заросла, а вот не ездят и не ходят. И только к вечеру второго дня мы увидели, почему.
Дорога упиралась в пропасть. Огромная кривая трещина, локтей восемь в ширину и вообще непонятно какой глубины. Я камушки туда кидал, но по звуку не понять: то ли дна достиг, то ли о выступ какой ударился.
Вот, значит, как… Мне следовало получше изучать землеописание…
— Да, — заметил господин, будто словив мою мысль. — Двадцать три года назад, великое гумолахайское трясение земли. По крайней мере, примерно ясно, куда нас занесло. Знаешь, ошибся я с расстоянием, силы приложил больше, чем надо. Это не триста лиг, а не менее пятисот будет. И до столицы нам пешком пилить и пилить… Одно хорошо, всё-таки на север пошли.
Я кивнул. Что ж, теперь понятно, отчего здесь такое безлюдье. Плохо дело, в общем. Вода нам попадалась, хотя и не во что было её запасти, а вот на корешках и стебельках долго не протянешь. Хорошо б оно на исходе лета, когда и грибов навалом, и ягод, и орехов. Ныне же лес был совершенно пуст в смысле жратвы.
И потому, когда на закате мы уловили запах дыма, в сердце у меня словно колокольчик прозвонил. Обменявшись кивками, мы сразу двинулись в том направлении. И не ошиблись — в паре лиг от дороги обнаружилась деревенька Пустошье. Очень точно называлась.
На огородах тут, в отличие от Дальней Еловки, уже проклюнулись всходы — ну так мы были почти неделей позже и полтысячей лиг южнее. Вдоль единственной деревенской улицы росли тополя, и я припомнил древний обычай, почти забытый в Гурахайском крае, но ещё живой на юге: если в семье рождается внук или внучка, то у дороги непременно следует посадить тополь. Судя по здешним деревьям, когда-то внуков тут водилось в избытке, а вот молодых тополят было всего-ничего. Вымирало Пустошье.
