Наталья Михайлова - Ветер забытых дорог

Хозяйка посмотрела на Тьора и всплеснула руками: вернулся! Женщина любила его - хорошего и послушного работника, жениха своей несчастной дочери Льоды.

На солнцеворот хельды были рады всем, и друзей Тьора тоже приняли, как родственников. Великан сразу же отправился помогать бывшему хозяину. Гвендис отвели в девичью, и наконец-то вместо одежды степнячки она смогла надеть хельдскую льняную рубаху и верхнее платье из тонкой шерсти. Дочери хозяина дали ей два медных обручья - чтобы придерживать рукава. Гвендис грустно улыбнулась, вспоминая, как Эйонна надарила ей ничего не стоивших в Сатре драгоценных венцов и браслетов. А здесь даже бронзовая застежка считалась уже почти роскошью…

В девичью то и дело заходили хозяйские дочери, их подруги, приехавшие из других поселений на праздник, и их служанки. Гвендис позвала Дайка и пошла погулять по ближнему ельнику.

Под вечер суета улеглась. Хозяева закончили хлопоты, гости разместились.

Ближе к сумеркам Тьор вышел на поросший елями мыс, где высились редкие валуны, и сел, глядя на серую полоску моря, над которым с криком летали чайки. У этого камня они часто встречались с Льодой. А потом, когда она умерла, после тризны он один сидел здесь, и хозяин, чтобы утешить его, пришел, взял за плечо и обещал посватать его к Винфред с Мохового мыса.

Тьор сидел на берегу до самого заката, пока золотистое солнце не опустилось к серой воде. Вдруг он услышал позади дыхание, шорох гальки… Тьор обернулся. В первый миг ему показалось, что перед ним живая Льода. Но нет - это была другая девушка, тоже очень высокая и крепкая, с длинными льняными косами, в синем шерстяном платье и вышитой повязке на голове. Девушка застенчиво и приветливо улыбалась. На широком лице очень яркими казались большие светло-голубые глаза. В сильных руках она держала сверток серого холста. Тьор медленно встал.

– Ты Тьор с Альтстриккена, из Скьоддафьолле? - голос девушки оказался неожиданно нежным, почти детским, и высоким.

Тьор кивнул и растерянно улыбнулся.

– А ты кто?

– Винфред, дочь Астольва с Мохового мыса. Мне про тебя сказали еще в прошлый солнцеворот, - Винфред подняла лицо, чтобы посмотреть Тьору в глаза. - Я знала Льоду… - она вздохнула. - Я очень плакала о ней… и много думала о тебе. Мне сказали, что ты, может, будешь свататься ко мне. Я о тебе думала, и мне тебя было жалко. Потом я узнала, что ты ушел с чужаками - но вернешься. Я ждала, пока ты вернешься, а за зиму вышила тебе рубашку. Вот…

И Винфред развернула сверток. В нем действительно была длинная мужская рубаха - по рукавам и по вороту Винфред сделала почти тот же узор, что Тьор высекал на плитах Сатры, и все-таки немного иной. Солнечные круги, очертания цветов и деревьев, огненные знаки сплетались в причудливом единстве - красные и синие на белой тонкой материи.

Тьор взял рубаху в руки. Порыв ветра налетел с моря, растрепал волосы Тьора, подол Винфред хлестнул ее по ногам. Тьор встал так, чтобы заслонить девушку от ветра. Он молчал, смущаясь и не зная, что еще сказать, и вдруг решился:

– Ты такая красавица, Винфред! Тебе сказали правду: я бы посватался за тебя. А что твой отец Астольв, ведь он приехал на праздник? Я поговорю с ним. Я был проводником у чужеземцев и заработал денег, которые ходят в Дангарде, - Тьор называл Даргород по-хельдски. - Мои родичи в Скьоддафьлле давно ждут, когда я приведу жену. Пойдешь за меня, Винфред? Спроси у кого хочешь, хороший ли я работник.

Винфред застенчиво и радостно улыбнулась, кивнув ему головой:

– Мне и спрашивать не надо: я вижу.

После празднования солнцеворота Сполох снова запряг лошадь в кибитку и вывел ее за ворота усадьбы. Пора было ехать дальше, но теперь уже без Тьора. Для великана путешествие кончилось, его ожидало возвращение домой с молодой женой, Винфред с Мохового мыса. Астольв согласился отдать ее стьямма, и свадьбу должны были сыграть в ближайшие недели. Тьор сказал Сполоху:

– На осеннем торгу, может, свидимся.

– А ты приезжай к нам в Козий Ручей, Тьор! - позвал Сполох.

…Путники распрощались с Хейфьолле и с великаном, и вот уже колеса кибитки начали писать свои колеи по даргородской земле. Вскоре потянулись бескрайние густые леса. В дебрях таились темные озера. Под пологом высоких деревьев - сосен, елей, дубов - разрастались крушина, дикая малина и бузина, зеленели травы, лежали мхи.

По дороге Сполох, шагая возле кибитки, размышлял:

– Да… Теперь мне достанется дома, что я на полмесяца уехал, а, считай, на год пропал. Будь ты княжич Гойдемир, тогда еще ладно, - рассуждал он. - С Гойдемиром и сама Ярвенна бы велела ехать. А так будет мне на орехи… Конечно, ты небожитель, - продолжал Сполох. - Оно конечно… Только об этом же нельзя никому говорить. А диво, что ты небожитель, а я с тобой, будто ты мне ровня! Но и это, если подумать, ясно. Вот Ярвенна - она нам послана свыше, Даргород - ее вотчина. Вот и поклонишься ей всякий раз. А ты, Дайк, просто так небожитель, без места, без вотчины. Значит, никак особенно тебя почитать не приходится.

– Да я вроде и не прошу, - усмехнулся Дайк.

– Мало ли, что ты не просишь, - возразил Сполох. - Я сам об этом должен рассудить… Ну и вот, - продолжал он, - о чем я еще думаю? Были мы в Сатре. Там золотом чуть ли улицы не мостят. Глядишь - у самого плащ рогожный, а на голове - изукрашенный драгоценный венец. И что чудно? Мне бы одну золотую бляху с каменьями, и был бы я богатый. А даже на ум не пришло попросить или обменяться. Не знаю, почему не взял: не поднялась рука. Как они считали все эти сокровища за мусор, так и мне среди них все казалось, что это мусор. Вот как много всякого чуда на свете, - умудрено добавил он и вспомнил новую заботу. - Точно, зададут мне дома жару… Еще что мать с отцом скажут про Эрхэ? Первое - они и не гадали, что я степнячку задумаю в жены взять. Другое - по нашему обычаю за женой приданое берут, а по ихнему - я сам за невесту должен выкуп платить. Выкуп-то я соберу. Волчьи шкуры им нужны - сам добуду. Трех лошадей - дорогонько… Ну да если родители позволят работать на одного себя год, похожу с купеческими обозами или другой какой заработок найду… Только больше всего похоже, что всыплет мне батька вожжами… - с чувством заключил Сполох.

– Жалеешь, что посватался? - опечалилась Гвендис.

Сполох вскинул брови:

– Да ни капли! Задобрю как-нибудь и отца, и мать. Они посердятся - и простят. Да я сам все понимаю, - Сполох махнул рукой. - Нам с Эрхе непросто будет. Она и веры не нашей, и мамка у нее не человек, а степная дева-ковыльница. Ну и я - пахарь, а она - кочевница, все ей у нас будет непривычно, все не по ее. Только мы с ней все равно поладим. Она мне полюбилась. Хоть и трудно, а уживемся, стерпимся.