Из бурных волн - Вал И. Лейн

После ужина я извинилась и ушла в свою комнату. Когда разворачивала сверток, который принесла с собой, в дверях появилась мама. Я спрятала пакет подальше, чтобы она не увидела.

— Катрина. — Ее голос, странно легкий и непринужденный, разнесся по комнате.

— Да, мам? — спросила я, все еще немного колеблясь, но изо всех сил стараясь не подать виду.

— Я только что вспомнила. Ты всё-таки нашла шкатулку, которую искала?

Я вздрогнула при упоминании.

— Да, — спокойно ответила я. — Там было все, что я надеялась найти.

— Ты смогла ее открыть? — Она казалась шокированной.

— Ну… — Я отвела взгляд, все еще обдумывая свое объяснение и жалея, что сказала так много. — Да. Но поверь мне, это было нелегко. — Это, конечно, не было ложью.

— Ух ты. — Она присела в изножье моей кровати. — Знаешь, я помню, как моя мама очень старалась открыть ее, когда я была маленькой, но у нее никогда не получалось. Ей всегда было интересно, что там внутри.

— По сути, это была просто шкатулка для ожерелья, со старыми письмами и прочим хламом. — Я собиралась оставить все как есть, но что-то заставило меня рассказать ей больше. Было бы справедливо, если бы она знала о нашем наследии так же, как и я. Я знала, что она никогда не сможет связать воедино ту часть о русалках и пиратах. Мне было интересно, помнит ли она вообще все, что рассказывала мне во время своих пьяных телефонных разговоров. Может быть, если сказать ей, что все остальные женщины в нашей родословной были подвержены тем же душевным мукам, что и она, это заставит ее чувствовать себя немного менее виноватой за то, что вышло из-под ее контроля. — Ты знала о потайном отделении, в котором хранился дневник моей прабабушки?

— В самом деле? Я понятия не имела. Я никогда особо с этим не возилась. Это одна из тех семейных реликвий, которые я просто бережно хранила и не задавала вопросов. Как и ожерелье. Но, может быть, мне стоило поверить в эти глупые семейные легенды, и все было бы не так плохо. Кто знает.

— Что ж, тебе стоит как-нибудь прочитать его. — Бросив осторожный взгляд, я заметила ключ, лежащий на прикроватном столике. Я не собиралась брать его с собой. — Думаю, ты поймешь, что вы с бабушкой не единственные, у кого были проблемы. Это никогда не было твоей виной.

— Мы все знаем, что это передается по наследству. У каждой дочери. Ходят даже слухи, что одну из них поместили в сумасшедший дом, потому что она действительно считала это ожерелье волшебным. Так что это стало чем-то вроде семейной истории о привидениях. Кто знает, было ли хоть что-то из этого правдой. Но это всегда передавалось по наследству. Но я не хотела иметь к этому никакого отношения. Я думала, что это просто глупое суеверие. Но, в конце концов, я отчаялась… в прошлом году… и тогда я ушла. Я пошла вернуть ожерелье. Оно хранилось у семьи твоего дедушки в Миссури. Я чувствовала себя глупо, но я должна была что-то предпринять. Это звучит нелепо, но я действительно на минуту поверила во все это. Прости, что отправила его тебе. Не могу поверить, что на самом деле купилась на все это.

Мама улыбнулась странно теплой улыбкой, которая одновременно обрадовала и взволновала меня. Я не привыкла разговаривать с ней трезвой, и это все еще было неловкой попыткой. Но я была рада этому. Внезапно она прищурилась.

— Кстати, где ожерелье? — спросила она.

— Я оставила его в Константине, — просто ответила я. Это тоже не было ложью. Я просто опустила ту часть, где говорилось, что оно на дне океана.

— Ну, это только доказывает, что весь этот кошмар никак не был связан с тем ожерельем. Нам оно явно было не нужно, и все обошлось. Тебе больше не снятся кошмары, не так ли?

Я подумала, не рассказать ли ей о том, что песня, которую я пела на пирсе, похоже, частично раскрыла силу ожерелья, но решила не упоминать об этом. Мама явно настроена скептически. В любом случае, сейчас это не имело большого значения.

— Нет, не снятся. — Я усмехнулась иронии, но мама заговорила с неожиданной серьезностью, которая застала меня врасплох.

— Я горжусь тобой, Катрина. И я знаю, что не смогу исправить все те моменты, когда меня не было рядом с тобой. Но я уже нашла программу, которая поможет мне оставаться чистой… навсегда. И думаю, что на этот раз это будет легко. Правда, хочу. Потому что мне ни разу не хотелось выпить с тех пор, как мы выписались из больницы. Это будто… будто я проснулась совершенно новой. Будто с плеч свалился груз. — Она вдохнула так, словно вдыхала сладкий весенний воздух. — Обещаю, тебе не придется беспокоиться обо мне, когда ты вернешься во Флориду. Не позволяй ничему — особенно мне — помешать тебе осуществить мечту, к которой ты начала там стремиться.

Я подумала, что это странное совпадение с ее стороны. После всего, что Константин мне рассказал, я не была уверена, стоит ли мне возвращаться. Я подумывала о том, чтобы закончить семестр и затем попытаться перевестись куда-нибудь еще. Не знала, смогу ли справиться с болезненными воспоминаниями, которые преследовали меня.

— Спасибо, мам, — сказала я, набравшись смелости, чтобы обнять ее. Ее глаза загорелись, и она приняла это с распростертыми объятиями. Мы стояли вместе в моей комнате, крепко обнявшись, и между нами не было ни запаха алкоголя, ни чувства обиды. Я давным-давно потеряла всякую надежду на подобные объятия, поэтому втайне дорожила ими еще больше.

Когда мама вышла из моей комнаты, я продолжила разворачивать пакет, который принесла домой. Все началось с «Дурных снов», печально известной акварели, получившей стипендию. Крепко взявшись за тряпичный бумажный холст, я подняла его перед собой и в последний раз осмотрела, прежде чем разорвать надвое, сверху донизу.

Я дождалась воскресенья, чтобы улететь во Флориду. Оба моих родителя проводили меня в аэропорт и любезно оплатили мой дополнительный билет на самолет, поскольку я утратила первоначальный. Это был нереальный опыт — иметь возможность попрощаться с ними обоими одновременно, без долгих раздумий.

Когда самолет поднялся в воздух, я смотрела в иллюминатор на облака. И гадала, что ждет меня по возвращении в Константин. Я обещала маме, что, по крайней мере, закончу семестр, но что будет дальше, не знала. Не верила, что мое раненое сердце когда-нибудь