Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ) - Елена Владимировна Кисель
— …так вот, я, понимаете ли, только решил сложить вещички и малость прикорнуть — ночка-то выдалась, хе-хе, горяченькая… как тут влетает этот хлыщ. И предлагает денежки — вообразите, за то, чтобы я с ним номерами поменялся. Ну, а я-то разве откажусь от пары сребниц, а? В конце концов, чем это двойка хуже восьмёрки…
Давлюсь воздухом.
— В восьмом, сталбыть? — деловой голос кого-то здорового.
— В восьмом, голубчик, хе-хе-хе. Там и возьмёте, тёпленького. В лицо-то вы его знаете? Модный костюмчик, причёсочка, с виду неместный… О, табачком не угостишь? Спасибочки. Ну, девять футов под килем, как у нас в Велейсе Пиратской говорят, хах. Пойду дреману. А то ночка-то была, ночка… Вина — хоть утопись, а бабы-то как визжали!
Восемь ножищ топают мимо двери по коридору. Пухлик прошмыгивает внутрь. Поворачивает защёлку и хватается за комод.
— Помоги подпереть, а то мало ли.
Пока на цыпочках волочём комод к двери, добавляет шепотом:
— Ну, хвала Девятерым — мало что южане, так ещё туповаты. Но придётся малость переждать, пока там всё не рассосётся.
«Всё» — это те типы, которые толкутся сейчас в коридоре за углом, у Нэйшевской двери. Барабанят в дверь и орут что-то южные угрозы, в которых встречаются шампуры, жаркое и выражения типа «Я в твою Печать плевал, э-э-э!»
Тихий скрип. Дверь открывается.
— Э-э, франтик! Гони денеж…
Шлёп. Звук падающего тела.
— Да ты хоть знаешь, с кем ты…
Шлёп. Второе тело падает где-то в коридоре. Придушенный хрип:
— Можно же… просто… подписать… закладную…
Бах. Это грохочут по полу чьи-то тяжёлые башмаки. При падении.
— Кажется, мы ошиблись номе…
Шлёп.
Тихий скрип. Дверь закрывается.
— Серьёзно? — спрашиваю я то ли Пухлика, то ли этих придурков, которые так быстро закончились.
Пухлик разводит руками. Видок у него почти сожалеющий.
— Ты же болела не за них? Будем надеяться, Рихард не вздумает прогуляться: скоро остальные «удильщики», заинтересуются, почему это их товарищи лежат перед именно этой дверью… Вопросы?
— «Рихард»? — такое ощущение, что Пухлика Конфетка покусала. Кроме Грызи разве что она зовёт Мясника по имени.
— Всегда называю по имени тех, кому предстоит отлупить для меня банду шулеров, — Пухлик говорит, заворачивая Лортена в одеяло — до состояния гусеницы. — Хотя ты права — надо бы подумать над чем-то менее фамильярным… Тебе кресло пойдёт или уступить место рядом с нашим невыразимым?
Сдвигает свёрток с Липучкой на край кровати. И щедрым жестом указует на второй край.
— Нет уж, кто я, чтобы вам мешать.
Пухлик мечет в меня ухмылку и подушку. От первой уворачиваюсь, вторую ловлю. Сворачиваюсь в кресле, накрываюсь курткой.
— Не больше двух часов.
— Я тебя умоляю, — откликается Пухлик, который преспокойно закидывает ботинки под кровать. — Мы измотаны, там вовне — «удильщики» и Нэйш, причем я точно знаю — кто страшнее… И к тому же свиночка свято блюдёт режим, ты что же — хочешь сдать позиции хряку-пропойце?
— Он по сравнению с Лортеном — академик!
— Не спорю, — Пухлик любовно хлопает по окукленному Липучке. — Хорошо бы, сверху верёвками прикрутить… в учебке законников это называлось «мясной рулет»…
Дальше слышен могучий зевок. Который почти сразу перерастает в похрапывание. — Мфрр… — выдаёт Липучка из одеяльного кокона. — Дикие звуки… дикого питомника.
Согреваюсь под курткой. Вслушиваюсь в утреннюю всемировую возню. Пронзительные звуки сельского юга. Вопли гусей, ржание лошадей. Скрип колёс. «Удильщики» травят под окном байки и поплёвывают. Удивляются, что их товарищи всё не идут. Гром кастрюль и сковородок на кухне, звяканье бутылок, хозяин покрикивает на прислугу…
Потом меня вырубает, несмотря на бодрящее. Отключаюсь вчистую, уплываю в глухую, мягкую темноту.
В неё иногда только залетает стук в далёкую дверь.
И мерные звуки падающих тел.
* * *
Очухиваюсь от здоровенного всхрапа рядом. Пухлик задаёт жару — раскинулся на кровати. Подхватываюсь, первым делом вижу тени — длинные, дело к вечеру.
Потом в глаза кидается разворошённый кокон из цветастого одеяла. И то, что угол комода отодвинут от двери.
Черти водные, да какого…
Ругаясь, несусь в уборную, сую голову под умывальник. Набираю ковш воды, опрокидываю на Пухлика. Тот скатывается с кровати и выдаёт сипло:
— Не в курсе, к чему могут сниться пьяные свинобабочки?
Молча киваю сперва на постель, потом на комод. Пухлик трёт глаза со скорбным видом.
— Понятно. Бабочка вылупилась и упорхнула. Будем надеяться, встретится с одним нашим знакомым, который… любит засовывать в рамочки всякое крылатое. Что в коридоре, кстати?
Выглядываю в щель, которую позволяет открыть комод (непонятно, как Липучка туда просочился). В коридоре никого. Там, куда уводит коридорный изгиб, слышатся слабые постанывания и невнятное: «Ну, вот какая подлюка, а ещё говорили — аристократ». И ещё кто-то топчется, перешептывается: «А точно тут? Эти-то чего лежат?» — «Да тут вечно кто-то валяется не в себе, нам же сказали, здесь она!»
— Вир знает что.
Шлейф от Лортеновского одеколона жиже не стал — уверенно ведёт вниз. Так что мы с Пухликом тихо спускаемся по лестнице в общий зал.
— О-о-о-о-о!! — Липучка опознаётся по страстно-страдальческому воплю и простиранию рук. И ещё он сидит за центральным столиком. — Мои великодушные спасители! Хозяин, вы видите? Нам, то есть им нужен завтрак, то есть ужин!
Физиономия у Липучки смятая и восторженно-похмельная. А хозяин зыркает с опаской. Подходит, исподлобья глядит на Гроски:
— Четыре бутылки?
— Без вина, — отчеканиваю я, и с соседних столиков начинают пялиться.
— Не слушайте эту легкомысленную барышню, — возмущается Липучка. — Это… мои подчинённые, да. Можно сказать, я им отец родной. К слову, кто подоткнул мне одеяльце? Хозяин… куда… куда?! Боги, это просто юдоль трагедий.
Лортен несёт такую пургу, будто он уже успел хлебнуть.
А Пухлик ухмыляется.
— Сейчас познакомишься с местной кухней. Надолго запомнишь. Кстати, а с чего это на нас так поглядывают?
— Потому что считают чокнутыми, сын мой, разве неясно, — снисходительно поясняет Лортен. — Понятия не имею, что тут было днём… но ходят слухи о каких-то телах в коридоре.
Приходит разносчик, приносит воняющее рыбой хрючево. Косится со страхом.
— Я был о южном гостеприимстве лучшего мнения, — страдает Липучка и разбрасывает укоризненные взгляды. — Ни угостить… и ни медницы в долг, вообразите себе. И эти взгляды — будто сотворю с ними лютое непотребство!
— Ой, кто ж их на такое надоумил-то, — невинно бормочет Гроски и вылавливает из своей миски рыбный хвост.
— Ужасное место, — брюзжит Липучка. — Ужасное место, грубые люди. Вроде той буйной компании, которая искала какую-то красотку. Белокурую красавицу, да. Сбежавшую от нелюбимого жениха. Они были пьяны, вообразите себе, и угрожали мне,
