Ольга Денисова - Черный цветок

— Можно я дам тебе еще одну? Я хочу посмотреть, как ты будешь ее решать.

Есеня снова пожал плечами. Но учитель, вместо того, чтобы просто объяснить, снова начал быстро-быстро писать на доске условие.

— Вот.

Есеня сжал губы и посмотрел в потолок.

— Что? Эту тебе не решить? — искренне огорчился Остромир, — Она ведь не сложней предыдущей!

— А вы не можете мне ее на словах сказать? — Есеня вздохнул.

— Ты не умеешь читать? — удивился учитель.

— Умею. Я просто не люблю. И не такие буквы, а когда они отдельно написаны.

— Откуда ты такой взялся? — рассмеялся Остромир.

Наконец-то! Есеня вмиг вспомнил, зачем он сюда явился. Ведь не решать же эти простенькие задачи!

— Меня прислал Полоз, — начал он, но Остромир его перебил.

— Полоз? Юноша из Олехова, правильно? Я слышал, он стал атаманом разбойников.

Есеня не понял, с осуждением говорит учитель или с гордостью, и поспешил сказать:

— Полоз всегда был вольным человеком, и до того, как поехал учиться.

— И где он сейчас? Как он живет?

— Он здесь, в Урде. Только он не может сам прийти, он ранен и пока не встает. А я не на занятия пришел, мне надо у вас спросить кое-что.

— Напрасно. Мне показалось, что ты очень способный ученик. Ты изучал математику?

— Ничего я не изучал. Мне надо спросить только…

— Ну, спроси.

— Нет, это долго. Я так просто не могу. Я должен спросить вот про эту вещь, — Есеня оглянулся на дверь: ученики бегали по саду, как малые дети, и кидались снежками, их было видно в окно. Он вытащил медальон из-под рубахи и показал его Остромиру.

Лицо Остромира изменилось: сразу стало серьезным, удивленным, может быть — испуганным.

— Я знаю, что это за вещь… — тихо сказал он, — спрячь. Ты можешь подождать до конца занятий? Полтора часа примерно.

— Конечно.

— Послушаешь, может быть, тебе понравится. Арифметика — это как раз для тебя.

Ничего интересного в арифметике Есеня не видел. После того, как Улич показал ему счет в столбик, арифметика представлялась ему законченной наукой. Но выяснилось, что и там есть где развернуться — на занятии изучали дроби. Сначала Есеня ничего не понимал, но быстро сообразил, о чем речь, и очень удивился, узнав, как просто можно обращаться с дробями.

После занятий ученики быстро разбежались, а Есеня долго смотрел на доску и шевелил губами — решал задачу, которую учитель задал им на вечер, в уме.

— Сто тридцать четыре получится, — наконец сказал он, и Остромир довольно качнул головой.

— Здорово. Держать в голове столько цифр!

— А я не держу их в голове. Я считаю по очереди, и тогда надо помнить только одно число.

— Если бы ты учился, из тебя вышел бы редкий ученый.

Есеня довольно хмыкнул и проворчал:

— Была нужда…

На самом деле, он уже понял, что учебу представлял себе неправильно. И, если бы не медальон и не острое желание вернуться домой, он бы подумал о том, чтоб здесь остаться. Ненадолго. Просто попробовать.

— Пойдем, — кивнул ему Остромир, — поговорим не здесь.

Учитель привел Есеню в жилую часть дома, которая, в общем-то, оказалась совсем обычной. Кухня, где у печки возилась худая, высокая женщина в смешном чепце, и три комнаты, в одной из которых Остромир и усадил Есеню за стол. Нормальная комната, побогаче, чем у них дома, но с гостиной доктора Добронрава сравнить нельзя. Пол — дощатый, стены беленые, разве что вместо лавок — стулья, и скатерть на столе не льняная, а гладкая и тонкая, вроде шелка. А еще на одной из стен снизу доверху прибиты полки, на которых стоят книги. У отца тоже было две книги: азбука, по которой он учил детей читать, и толстый лечебник, который Есене пришлось прочесть от корки до корки — он не запомнил оттуда ни слова. Книги с тех пор вызывали у него стойкое отвращение.

Он вспомнил, как отец доставал книги из сундука, когда собирался усадить Есеню за урок, и того сразу охватывала невыносимая тоска. Занимались они на кухне, за обеденным столом, обычно часа два подряд, и ничего длиннее и скучнее этих часов в жизни у Есени не было. Иногда он нарочно старался довести отца, чтобы тот рассвирепел и ушел из кухни, хлопнув дверью, а иногда, особенно под конец второго часа, на самом деле не мог сообразить, что от него требуется, и, получая по затылку, чувствовал себя несправедливо обиженным и несчастным.

Неожиданно это воспоминание больно его кольнуло — какой он был дурак! Звягу и Сухана родители грамоте не обучали вообще, а отец хотел, чтобы все его дети умели читать. Он… может он и был ущербным, но он хотел им только добра. Он просто не умел, не чувствовал. Как Полоз сказал? Обрубок души? Есене вдруг стало жалко отца до слез, и собственные выходки показались ему злобными и жестокими. Он ведь их любил, и Есеню, и девчонок. Как умел, но любил.

— Выпьешь чаю с сушками? — спросил Остромир.

Есеня пожал плечами. Наверное, стоило отказаться, но он не устоял — от каши с постным маслом и мучной болтушки его давно воротило с души. Пил он в доме Улича только воду или кипяток.

— Рассказывай, — Остромир сел за стол напротив, на секунду заглянув на кухню, чтобы попросить принести чай. Женщину в чепце звали странно: Юлдус. Есене это имя показалось какой-то обидной кличкой, но в чем его смысл, он не разобрался.

Он начал честно рассказывать, как к нему попал медальон, но когда женщина вошла в комнату, замолчал и уставился на нее, открыв рот. И дело не в том, что лицо ее было слишком смуглым, и не в черных, словно вороново крыло, бровях и ресницах, и не в глубоких, карих глазах — на лбу женщины красовалось клеймо в форме положенной набок петельки, похожее на рыбку с тупым носом и хвостом.

Женщина молча поставила на стол поднос с двумя большими чашками, с сахаром в маленькой аккуратной мисочке, и целой связкой блестящих сушек, посыпанных маком, и так же молча вышла, прикрыв за собой дверь.

— Что тебя так удивило? — Остромир подвинул к нему чашку, — ты никогда не видел женщин с востока?

— Она… — шепнул Есеня, — она невольница?

— Тебе это кажется неправильным?

— Не знаю… — Есене не хотелось говорить Остромиру, что он на самом деле об этом думает.

— Не бойся, она довольна своей судьбой. Она ни в чем не знает нужды.

— И… и вы можете ей приказать сделать что угодно? Наказать? Продать?

— Тебе кажется, что раб — это нечто вроде домашнего животного? Это не так. Я привязан к Юлдус, она — близкий мне человек, мы часто беседуем по вечерам, и уж конечно я никогда не наказываю ее.

— Я тоже люблю Серка… — пробормотал Есеня.

— Серка?

— Серко, наш конь. И я тоже с ним иногда разговариваю.