Последний выпуск - Наоми Новик
Орион осторожно улегся всем телом сверху, тяжело дыша и опираясь на предплечья. Я была полностью занята – он лежал у меня между ног, и внутри моего тела уже что-то билось и пульсировало, – и тут этот гад посмотрел на меня, с неимоверным блаженством в глазах, и чуть слышным шепотом произнес:
– Галадриэль.
Я всю жизнь ненавидела свое имя, я ненавижу и тех, кто произносит его и смотрит на меня с улыбкой. Эти поганые улыбки с детства отравляли мое существование. Одна только мама не считала имя Галадриэль этаким приколом. Но даже она бы им меня не наделила, не будь она сама в то время несчастным ребенком, который отчаянно цеплялся за обрывок мечты, вытащивший ее из мрака. Она просто не задумалась о том, каково будет мне. Но Орион произнес мое имя так, как будто готовился к этому целый год, и теперь его посетило прекрасное видение, и я захотела заплакать и одновременно врезать ему – что угодно, только бы оно разонравилось мне обратно.
– Не надо сентиментальности, Лейк, – сказала я дрожащим голосом.
Он замолчал, а затем нахально улыбнулся и устроился поудобнее.
– Завтра, возможно, мы этого не сделаем. Если других шансов у меня не будет…
– И они стремительно уменьшаются, – заметила я, подцепила его ногу своей, опрокинула Ориона и уселась сверху. Он издал нечто среднее между смешком и судорожным вдохом и схватил меня за ляжки, а потом все просто понеслось само собой – мы хаотически и блаженно цеплялись друг за друга, пока пытались устроиться, и наши бедра соприкасались, и напрягшееся мускулистое тело Ориона идеально двигалось в такт с моим. Мы, в общем, слабо представляли, что делать, – конечно, мама снабдила меня подробными наставлениями, но рисунки, схемы и описания совершенно не передавали, что такое на самом деле приладиться телами друг к другу. Сомневаюсь, что Орион разбирался в этом лучше меня; наверняка он прошел положенный курс секспросвета – и, скорее всего, полностью его проигнорировал.
Но, в общем, мы обошлись без теории – никакой конкретной цели мы не имели, и я была в таком восторге, что меня больше ничего не волновало. И хорошо, потому что у Ориона все заняло меньше пяти минут. Он ежился и извинялся, пока я не ткнула его в плечо и не сказала:
– Перестань, Лейк. Если больше ничего мне не светит, я пошла обедать.
И он снова рассмеялся, и принялся меня целовать, а потом следовал моим указаниям, пока и мне не удалось получить свое, а затем он снова лег сверху, и мы стали двигаться вместе, и это было… в общем, невозможно описать, и первое место занимало даже не чисто физическое удовольствие. Главное – огромное облегчение, ощущение рухнувших стен, возможность наконец утолить голод, а если вышеперечисленного недостаточно – еще и невероятное блаженство от возможности ни о чем не думать, не беспокоиться, полностью отключить голову, по крайней мере, на несколько прекрасных минут.
И все это действовало очень эффективно, и потом мы лежали рядом, потные и невероятно довольные (как минимум, я); мне казалось, что я совершила нечто необыкновенное, полное магии, но, в отличие от всех прочих необыкновенных вещей, которые я могла совершить, оно не было страшным. Я лежала у Ориона на груди, а он обнимал меня, и раньше это было бы до жути неудобно, а теперь очень приятно, и наконец он сделал глубокий вдох и сказал:
– Эль, я знаю, что ты не хочешь об этом говорить… я не могу… если мы отсюда выберемся… – в его голосе слышались слезы, но Орион не просто расчувствовался, он говорил так, как будто едва удерживался от рыданий, поэтому я не стала его перебивать, и он продолжал: – Я никогда и ничего на свете не желал, кроме тебя.
Я лежала щекой на груди у Ориона и ни за какие деньги не согласилась бы в ту минуту взглянуть ему в лицо. Вместо этого я внимательно смотрела на сточное отверстие, из которого могли услужливо вырваться злыдни. Почему их нет, когда они нужны?
– Тебе раньше не говорили, что у тебя очень странный вкус? – поинтересовалась я и тут же пожалела об этом.
– Говорили, – ответил Орион так спокойно, что я не удержалась и приподняла голову.
Он смотрел в темные недра потолка, и на щеке у него подрагивала жилка, и лицо было совершенно бесстрастное.
– Все говорили. Даже родители… Они всегда думали, что у меня проблемы. Все были очень добры ко мне, все были благодарны, но… я считался странным. Мама вечно пыталась меня с кем-нибудь подружить и напоминала про самоконтроль. А потом мне дали разделитель маны, и я опустошил целый анклав…
Каждое слово еще укрепляло во мне и без того внушительное желание явиться в нью-йоркский анклав и сжечь его дотла.
– Тебе внушили, что ты сам виноват и поэтому обязан отдавать остальным всю ману, какую добудешь, без остатка, и принимать в обмен жалкие капли, которыми тебя соизволят вознаградить, – сквозь зубы проговорила я. – Вот почему тебе вечно не хватает маны. Ты бы буквально светился…
– Плевать мне на ману!
Орион повернулся, и я отодвинулась, позволяя ему встать. Он поднялся и сел на ступеньки павильона, глядя на продолжавшийся амфисбеновый дождь. Я схватила нью-йоркскую футболку, подаренную им – она доходила мне до середины бедра, – оделась и села рядом. Орион сидел, упершись локтями в колени и согнувшись, словно ему было нестерпимо смотреть мне в лицо и видеть то, что отразилось на нем, после того как он признался в своих извращениях. Все окружающие пичкали его этим пойлом – так долго, что Орион перестал ощущать мерзкий вкус.
– Я люблю охотиться. Люблю убивать злыдней, и… – он сглотнул, – …и рвать их на части, и извлекать ману. Я знаю, что это ненормально…
– Замолкни, – велела я. – Видала я ненормальное, Лейк. Я сама ненормальная, а ты совершенно не такой.
Он мягко произнес:
– Неправда. Ты это знаешь. Здесь, в зале, когда шанхайцы хотели тебя убить…
– Нас, – напомнила я.
– …Ты бы не причинила им вреда, – продолжал Орион, не запнувшись. –
