Н. Джеймисин - Сто тысяч Королевств

Да, как статься, может, так оно всё и было. Она уже усомнилась в Декарте — а сам Декарта страшился её подозрений, вероятно, подспудно ожидая худшего.

— И что? Что она сделала, стоило ей докопаться до правды?

— Заявилась к нам и осведомилась, как можно избавиться от печати, украшающей лоб. Буде только в силах вырваться из-под власти Декарты, говорила она, то согласилась бы пробудить Камень и дарованными им силами вернуть нам нашу свободу.

У меня перехватило дыхание; я застыла, да глубины души поражённая беззрассудной отвагой — и безумной яростью. Я вошла в раскрытые врата Небес, словно ведомая на убой, готовая идти на смерть, только б покарать убийц матушки; лишь счастливый случай да Энэфадех даровали мне шанс на месть. Матушка собственноручно взрастила собственное возмездие. Взрастила и вспоила ростки ненависти, изменив… предав всё, что её окружало. Свой народ, своё наследие, даже своего бога. И всё ради того, чтобы растоптать одного-единственного человека.

Скаймина была права, в сравнении с матушкой я — полнейшее ничтожество.

— Разве не вы в своё время твердили, что лишь мне одной под силу прибегнуть к Камню, чтобы разорвать узы, наложенные Итемпасом? — поинтересовалась наконец. — Ибо одна я владею душой Энэфы?

— Да. То было разъяснено и Киннет. Но поскольку благоприятная возможность сама шла к нам в руки… Мы дали ей подсказку: отречение избавило бы её от кровной печати. И ещё одно… одну цель, — твоего отца.

Что-то в груди растеклось талой лужицей. Я прикрыла глаза. Так вот ты какая, романтичная сказочка… о поистине волшебной любви моих родителей.

— Она… с самого начала договорилась выносить для вас дитя? — спросила неестественно мягким тоном. (Голос слегка отдавался в ушах, но над комнатой нависало безмолвие.) — Они оба, матушка и отец… что, выводили меня, как кролика, на продажу?

— Нет.

И мне стоит поверить ему? Как бы не так!

— Она ненавидела Декарту, — продолжил Ньяхдох, — но всё ещё была его любимым детищем. Мы скрыли от неё и наши планы, и душу Энэфы, ибо были не в праве довериться ей.

Более чем закономерно. Более чем понятно.

— Отлично, — сказала, пытаясь привести мысли к чёткому расчёту. — Вот, значит, каким макаром она повстречала моего отца, бывшего приверженцом Энэфы. Окольцевала его замужеством, как очередную ступеньку к достижению поставленной цели; не говоря уже о том, что брачные узы послужат должным поводом для изгнания из рода. А значит, и прямая дорожка избавиться от печати сигила.

— Верно. И в довершение, тем самым искренне поверив нам чистоту своих умыслов. А также заодно отчасти добившись задуманного отмщения; её отречение и последующий уход опустошили Декарту, едва не добив. Он оплакивал дочь, словно покойницу. И кажется, его страдания были ей только в радость.

Я знала, я догадывалась… понимала. Ох, как же хорошо я всё понимала.

— Но тогда… тогда Декарта не мог ни попытаться убить моего отца… наслав Гулящую Старуху, — медленно, выдавливая из себя слово за словом, произнесла я. Наконец-то эта сплошная путаница оборванных узлов сплелась единым полотном. Паутиной. — Должно быть, счёв именно отца повинным в уходе дочери. Уверив себя, что с его смертью она вернётся обратно.

— Декарта не напускал поветрие на Дарр.

Я оцепенела.

— А?..

— Когда Декарта высвобождает магию, её проводниками становимся мы. Но ни один из нас не был послан пройтись мором по вашим землям.

— Но, если не вы, то…

Нет… О, нет… не может быть…

Помимо Энэфадэх, на Небесах наличествовал лишь один источник магии. Чахлый, хилый, но всё же… единственный человек, могущий властвовать божественными силами. О тот год Старуха унесла хорошо если дюжину душ по всему Дарру; мизерная вспышка по сравнению с привычно разгорающимися очагами. Столько же могло пасть от руки лучшего смертного убийцы.

— Вирейн, — сжала я в кулаки руки. — Вир-рейн… — прошипела вновь сквозь зубы.

Вирейн, столь хладнокровно разыгрывавший из себя мученика — попранную невинность, павшую жертвой насильственного обмана… птенчика, запутавшего в сетях матушкиных интриг. А сам тем временем предпринимал всё, чтобы уничтожить моего отца, прекрасно зная, что если на кого и посыплются все шишки, так на Декарту. Как стервятник выжидал в коридорах, покуда матушка шла к тоиу униженно ходатайствовать, торгуясь за жизнь мужа. А впоследствие, возможно, разоблачал себя, открывшись ей в показном сочувствии из-за отказа отца. И всё ради чего? Заложить за матушкиной спиной опору для ухаживаний? Да, эта метода вполне в его духе.

Однако ж отец мой выжил. А матушка так и не воротилась обратно, в Небеса. Все эти годы… как же он изнывал по ней, страстно ненавидя соперника — а с ним и меня? Меня, одним своим появлением на свет расстроившую все его честолюбивые планы? Не его ли рука единожды напала, вскрыв, на ларец с матушкиными письмами? Не он ли сжёг те из них, адресованные ему самому, в надежде забыться, вычеркнув, с бумагой, из жизни и память о безрассудствах юности? Не комкал ли в руках эти клочки, предаваясь бесплодным мечтаниям, что в тех теплятся оттиски отгоревшей любви. Любви, кою ему не по силам было заслужить. Никогда.

Я жаждала выследить его и затравить как зверя. Узреть, как эта белоснежная грива окрасится кроваво-красным, свешиваясь с лица безжизненной завесой.

Рядом пронёсся слабый, словно от подсечки, отзвук, как если бы по жёсткому полу «небесной тверди» проскрежетала галька. Или проклацали когти.

— Такое ожесточение… жесткость, — жарко продышали мне чуть ли не в затылок. — Ярость, ввергающая в раж… — Ньяхдох. То дребезжал его голос — нутряной, изломанный, промёрзлый. Ни с того ни с сего возникший из ниоткуда. Слишком близко. Пугающе близко. Прямо за спиной. — О да… Повелевай мной, приказывай, мой сладкая Йин. Я весь твой… твоё оружие. Одно твоё слово, и вся та боль, что он причинил мне сегодня, покажется милосердием…

Гнев улёгся, вновь подёрнувшись льдом. Глубокий, медленный вздох, другой, сводящий на нет злость. Покой и пустота. Ни ненависти… Ни глухого страха, что я должна сказать спасибо собственной небрежности, положившей начало перерождению Ньяхдоха. Тьма и безмолвие, на них я сосредоточила потуги разума, — воспрещая голосу ответить. Не смея ответить.

Спустя безумно долгие мгновения последовал слабый вздох разочарования. На сей раз с гораздо большего удаления; он вернулся в противоположный угол комнаты. Медленно, мышца за мышцей, я позволила напряжению расплыться, ослабнув.