Людмила Безусова - Каждый выбирает по себе

— Что, Родослав, никак? — издевательски произнесла Морена, приближаясь к крыльцу. Людмилу она небрежно отодвинула, точно мешавшийся на пути стул. Не страшна. — Подвел тебя хваленый ассер? Ариев он не трогает, а я, как ни крути, все ещё арийка… Или не узнал?

— Не узнал, — ведьмаг встал перед незваной гостьей. — Догадался, Тиса. Только что тебе здесь надобно? Ариан за много миль отсюда…

— И за много лет…

*****

В одном, пожалуй, ошиблась самонадеянная арийка, следуя за Родославом. Слишком скудна была память мальца, не сумевшего вместить все приметы родных мест. И если Боруте удалось отправить ученика домой, иначе, как везением, назвать это было нельзя. И что отменно сработало один раз, дало осечку во второй. Рисунок звездного неба, что служил основным ориентиром обоим, проявлялся над миром не единожды, только вот разделяла эти моменты вечность.

— Слышь, паря, что бабы сказывают, — затронул сидящий у плетня дедок отставшего от конного разъезда верхового, — девка чудная к нам приблудилась…

'Ну и бес с ней, — подумал Малух, спешиваясь. Подпруга ослабла, кажись, перетерлась. — Тут ворог по лесам шастает, а он о девках толкует. Совсем из ума выжил, старый…'.

— Здоровущая девка, в хате у Веськи лежит. На полу, — хихикнул тот, — лавок по росту не нашлось. А сказывают, красивая… — мечтательно протянул он, не замечая, как напрягся вершник. — Только вот без памяти и израненная вся. Кабы не вышла к селу, то померла бы в лесу… И откуда только выбрела?

— Где, говоришь, лежит?

— А вон та хата, там Веселина вдовая живет, — дедок махнул рукой, не сомневаясь, что воин без труда найдет искомое. А что тут искать? В хуторе всего несколько дворов, это тебе не стольный град.

Отойдя подальше от болтливого хуторянина, Малух залихватски засвистел, подзывая соратников.

Немного погодя старший выволок из хаты воющую бабу. Прибежавшему старосте, пытавшемуся заступиться за вдову, недвусмысленно погрозил плеткой и приказал запрягать телегу.

— Да она ж у вас по пути помрет, — опять завыла притихшая было баба, сдуру понадеявшаяся на заступничество старосты.

— Она у вас так и так помрет… Сколько дней лежит, ни жива, ни мертва?

— Да уж две луны…

— Травницу чего не позвали?

— А знахарка отказалась наотрез. Сказала, не жилица. А чего ж, так и сидеть, сложа руки, глядючи, как помирает? Жалко…

Когда вошли в хату, жарко натопленную да паркую, да увидел Малух болящую, сердце так и зашлось. Такая краса и во сне не могла присниться. Даже сейчас, когда девица полумертвая лежит: волосы, как текучее золото; высокая грудь натягивает застиранную до ветхости рубаху, кажется, что та сейчас лопнет; искусанные губы, обметанные лихорадкой, а все одно нежные, как у ребенка; густые пшеничные брови вразлет на высоком лбу; кожа, как пахта топленая, молочно-розовая. Жаль, что глаза прикрыты, заглянуть бы в них… Понятно, отчего так баба убивается, решила, небось, что выпала ей доля саму Ладу от смерти спасти, и наделит та её толикой бабского счастья. Вот тетёха! И знахарке потому не поверила… Думала, хочет она себе чужое везение забрать.

— Как думаешь, достойно одарит нас князь? — хитро улыбнувшись в усы, спросил Твердята. — Он ведь не только до сражений, он и до баб шибко охоч. Старшой наш о том, как никто иной ведает, сам дочку недавно в услужении отдал.

— Если довезем, — хмуро отозвался Малух, представив, как тяжела неволя, пусть и в княжьих хоромах.

— Марья, Марьюшка…

…пламенными мотыльками вспыхивают рунные росчерки, меняя привычный узор мира. Но как предательски дрожит рука от напряжения, как лихорадочно бьется сердце…

— Ты меня слышишь?

… пред глазами темный провал, в который страшно шагнуть, оставив позади прошлую жизнь. Может, не надо, оставить эту затею? Сделать шаг назад и забыть всё, как дурной сон… Но меркнет свет окрест, точно изначальная тьма стремится выскользнуть из сдерживающих её оков. Вскрикивает Тиса, отшатываясь. Щупальца мрака выстреливают из провала, впиваются в ставшее вдруг непослушным тело и тащат, тащат, тащат за собой…

— Да оставь ты её! — резкий грубый окрик врывается в сознание, прерывая череду воспоминаний. — Она все равно не откликнется. Да и не марья она, такие марьями не бывают.

— Разве не помнишь про царь-девицу? Марью Моревну? Равных ей ни в красоте, ни в бою не было… Сам посмотри на неё. Видать, не врали сказители, правду баяли, коль она сама из своего царства девичьего спустилась. А зачем да отчего, то нам знать не положено. Может, билась с кем-то? Малух говорил, вся израненная была, а пока везли, раны по дороге-то сами собой и затянулись. Опамятуется, сама решит, говорить нам о беде своей али нет.

Сливаются голоса в журчащий поток, отдаляются, оставляя смутное ощущение падения.

…обламываются ногти, скользя по осыпающейся волглой земле, сплошь перевитой оборванными корнями. Всего-то и надо, что выбраться из ямины, подняться к тому синему свету, что манящим отблеском мелькает высоко над головой. Со стоном разочарования соскальзывает вниз, не удержавшись… И снова упрямо карабкается вверх, цепляясь за малейшие щербины в земле, за торчащие древесные обрывки, за редкие камешки…

Опять вернулись голоса. Назойливыми мошками вьются над головой, лезут в уши, путая и без того туманные воспоминания.

— Видать, шибко сильный супротивник попался Марье Моревне, что осталась она одна, без своего войска. Знамо дело, коли такая богатырка сама едва жива осталась… Ой, гляди, Власыч! Очнулась!

— Да что ты?

Склоняются оба над ней. Глаза горят любопытством — серо-голубые, как небо перед грозой, девчачьи и тускло-зеленые, как затянутый ряской пруд, стариковские, едва различимые на сплошь заросшем пегими волосами лице. Тиса торопливо отводит взгляд. Какие безобразные лица… Совсем не такие, как представлялись ей в Ариане. Но чего уж теперь жалеть…

— Иииии, — радостно визжит девица с крысиной мордочкой, — опамятовалась наша богатырка…

Дробный топот спешащих на крик людей вторит её истошному воплю, от которого сводит скулы и хочется умереть. На этот раз по-настоящему.

— Кто ты? — вопрошает старик, пытливо ловя ускользающий взгляд арийки.

— Марья… — Ни к чему им знать о благодатном крае. Нечего им там делать. — Марья Моревна…

*****

— То-то я гляжу, изменилась ты безмерно… — протянул Родослав, разглядывая арийку.

Косая щель горькой ухмылки прорезалась на грубом, изрезанном трещинами-морщинами лице Морены:

— Изменили… Всего-то и вина моя в том, что не вовремя дала напиться воды Кащею… А потом и вовсе ушла за ним…