Андрей Плеханов - Перезагрузка

Отец, несмотря на ответственную рабочую должность (дорос со временем до замдиректора НИИ), был мягким человеком. Слишком мягким. Ездили на нем все, кому не лень, и в конце концов укатали сивку крутые горки. В пятьдесят лет – инфаркт, в пятьдесят пять – второй, потом инвалидность, в пятьдесят семь его не стало. К этому времени Игорь давно повзрослел; впрочем, и раньше он научился прекрасно обходиться без отца. Сейчас Игорь с сожалением подумал о том, что у них с отцом никогда не было духовной близости. С работы отец приходил поздно, всегда чудовищно усталый, с потухшим взглядом. Дома предпочитал молчание, и Гоша был не против.

Отец был очень похож на Игоря (хотя, конечно, правильнее сказать, что Игорь был похож на него). Высокий, тощий, голенастый, близорукий. Именно желание быть не таким нескладным, как отец, когда-то привело Гошу в спортивную секцию. Выдающихся успехов в легкой атлетике не добился – максимумом стал второй взрослый разряд… впрочем, и это неплохо. Близорукость остановилась на минус двух, полностью от нее Игорь избавился только тогда, когда стал креатором. Нет, опять креатор, опять запретная тема. Отвлечься… Что было дальше там, в прошлом? Дальше – все просто: в армию не взяли, помогла психбольница в детстве, хоть какой-то от нее прок, потом университет, исторический факультет, потом опять университет, все тот же факультет, на этот раз – младший научный сотрудник, увлечение Интернетом и сетевыми играми, "Эпоха Империй", ночная подработка оператором в "МУП Водоканал", история древних веков, Египет, Греция, Ассирия, само собой… Стоп, приехали. Дальше – сплошная Ассирия, куда не плюнь, хоть и фальшивая, виртуальная. Приехали.

Интересно получается: все слагаемые нынешнего дрянного положения – оттуда, из прошлого. Ключевые слова: Слепые пятна, Ашшур, сетевые игры. Все эти термины когда-то означали совсем не то, что означают ныне. К примеру, "Слепое пятно" – вовсе не нечто ужасное, даже не болезнь, а всего лишь участок сетчатки, куда выходит зрительный нерв и где нет всяких там палочек и колбочек – свето– и цветовоспринимающих элементов. И древняя страна Ашшур вовсе не была островом, где на обед едят умерших от непосильного труда темнокожих рабынь. Кто наполнил эти слова новым, отвратительным смыслом? Кто выдернул их из бредового подсознания и заставил расположиться на карте реальности?

Понятно кто. Он, Игорь Маслов. Креатор. Творец, так сказать. Натворил дел…

И эта жуткая раздвоенность на себя доброго и слабого, и себя же злого и сильного – откуда она взялась?

Да все оттуда же.

– Игорёчек, иди делать уколы! – голос тетеньки-медсестры из далекого-предалекого, старательно забытого психбольного прошлого.

В ответ – истошный вой, плач взахлеб. Не хочу уколы, от них больно!!! От них больно так, что ни сидеть, ни лежать на спине нельзя. И еще от них становишься глупым-преглупым, таким дураком, что даже читать не получается, не понимаешь, что написано. Детские кулачки молотят по подушке, тонкие пальцы вцепляются в железные прутья спинки кровати – не оторвать. Ну какой же ты глупый, Игорёчек! Маленький укольчик, как комарик укусит, и ты сразу выздоровеешь. И пойдешь в школу. И купим тебе мороженое. Враки! Не будет никакого мороженого! На ужин будет все та же манная каша – гадкая, с комками, застревающими в горле… И тогда Гошка вдруг начинал видеть себя со стороны – мелкого, тщедушного, писающего по ночам в постель, и начал понимать, что этот рыдающий шкет в очках – вовсе не он, Игорь Маслов. Это подделка. Настоящий Игорь стоял в углу палаты, невидимый никому, кроме самого Гошки. Он был высоким, ростом почти под потолок, строгим и очень красивым. На голове шлем, а в правой руке меч – длинный и острый.

– Убей их, – молил Гошка. – Убей, пожалуйста! Меня мучают ни за что, за просто так! Так нечестно!

И строгий воин делал шаг вперед, меч его описывал широкую блестящую дугу и отрубал голову медсестры напрочь. Маленький Гошка говорил спасибо, ему становилось хорошо, он засыпал. Суровый и большой воин Игорь стоял у его изголовья и охранял его сон. Правда, на следующий день медсестра появлялась снова – голова у нее отрастала очень быстро, – и снова приходилось звать воина с мечом.

А потом воин вдруг перестал появляться. И уколы перестали делать. А еще Гошка обнаружил, что он единственный умный в палате, а все остальные пять мальчишек – дураки. И тогда пришел доктор и сказал, что Гошу скоро выпишут.

Игорь вспомнил слова доктора при выписке из больницы. Доктор разговаривал с папой. Папа сидел как мрачный, нахохлившийся, длинношеий журавль. Доктор хотел поговорить с папой наедине, без мальчика, но Гошка ужасно боялся, что папа снова уйдет и оставит его наедине с палатой, таблетками, уколами, дураками-психами. Он вцепился в большую руку папы, он дрожал, и папа сказал: "Пусть посидит с нами, все равно он ничего не поймет".

Гошка и вправду ничего не понял. Думал даже, что не запомнил – ан нет, слова доктора впечатались в память, остались там навеки, записались вместе с его обликом словно на видеокассету. Десятилетия эта кассета валялась на пыльной полке запертого чулана, а теперь объявилась вдруг сама по себе, вставилась в магнитофон и начала прокручиваться.

– Нам удалось добиться стадии ремисии, – сказал доктор в игоревой голове. – Полным выздоровлением это, конечно, не назовешь, но, э… – он покосился на мальчика, – сейчас можно сказать, что у него все в порядке. Интеллектуальная сфера не пострадала, Игорь может ходить в обычную школу. У него довольно любопытный тип заболевания…

– Любопытный? – перебил его папа. – Что же здесь может быть любопытного? Для кого любопытного? Для вас, врачей?

– Извините, минуточку, – доктор увлекся долгим сморканием в платок – не смущенно, чего ему было смущаться, скорее, профессионально уходя от ответа. – Знаете что, Михаил Алексеевич, я не буду загружать вас сложными психиатрическими терминами. Вот здесь, в выписке из истории болезни, все написано. Диагноз, результаты обследования, проведенное лечение, рекомендации. Да-да, почитайте.

– Здесь все непонятно, – растерянно заявил папа, уставившись сквозь очки на бумажку, испещренную фиолетовыми каракулями на неизвестном языке. – У вас что, почерк такой, или вы это нарочно? Что с ним дальше-то будет? Прогноз у него какой?

– У него – склонность к редким рецидивам, – сказал доктор, снова скосив глаз на Гошу. – Это хорошо, что редкие. Я даже не могу сказать, когда это проявится снова. Может быть, никогда. Обычно обострения провоцируются сильными психическими травмами – ну, например, как… э… такими, какая была на этот раз. Так что берегите мальчика. Чтобы не было у него сильных стрессов…