Наталья Ручей - К черту! Но если ты сделала все эти глупости…

— Мамочка, — услышала родной голос с собой рядышком. Ладонь Виллы прошлась по щеке, стирая слезинки. — Я люблю тебя. Никогда не забывай этого, ладно?

Она оставила императора, нарушила правила церемонии и спустилась к ней. Сердце Алиши затопило волной нежности, а глаза новым потоком слез.

— Я тоже тебя люблю, — попыталась взять себя в руки, ради дочери. Почти получилось, только одна слеза непослушно скатилась в вырез платья. Она сумеет казаться сильной, хотя бы казаться. Наверное.

— Ты нужна мне любая, — Вилла порывисто обняла ее и вернулась к отцу, прежде чем Алиша поняла, что дочь только что прочла ее мысли. Ее девочка…

— Наша, — мысленно поправил император, и поднял руку, требуя тишины.

Обряд начался.

Легал в одеждах цвета своих крыльев вышли вперед, образуя полукруг. Со всех сторон, кроме одной, указывающей путь к отступлению — мечи и грозные воины. Последний шанс передумать или сделать рывок к небесам, последний шанс остаться собой, не размениваясь на новую сущность. Сильные, высокие, с суровыми лицами, словно высеченными из морских скал, воины испытывали на прочность: точно решила? Не пожалеешь? Смотри на нас, думай, делай выводы. Крылья, сила и долголетие, а взамен — пустяк. Не будет сна, пробуждения, рубашек на голое тело, неспешных рассветов за чашкой кофе и всего, что для тебя значимо. С теми, кто дорог тебе — земля, с тобой — зовущие горизонты.

— Готова? — взгляд императора в душу.

Хороший вопрос. Нет разницы между рожденными легал и прошедшими через обряд, кроме той, что у первых выбора не было, а вторые, интересно… есть ли такие среди воинов и сожалеют ли? Гордые, сильные, но подневольные, даже не шелохнутся, потому что обряд, запрещено церемонией; их путь точно по струнке. Влево — вправо уже своеволие.

И как будто услышав метания Виллы, один из легал откинул с лица непослушную челку, усмехнулся дерзко, подначивая: одна из нас или просто девчонка? Обычный жест, но сколько в нем своенравия… К тому же, он — воин, а она благодаря императору не будет ни у кого в подчинении…

Улыбнулась воину с благодарностью. В сторону панику! В сторону! Летать вольно можно не только по ветру!

Шаг вперед.

Воины, распахнув огромные крылья, сомкнули кольцо: уничтожили путь к отступлению. Ветер, играющий черепицей замка, потянулся к плечам Виллы, окутал холодным пледом, перебросил волосы через плечо. Дождь лизнул оголенную спину, а за ним, примеряясь, скользнул нож. Острый. Тот ли, что оставила ей Дуана?

Потоки силы, напыжившись от прикосновения лезвия, выглянули посмотреть, что происходит. Дернулись внутрь от второго прикосновения, а мордочку, как хомячок неделю без семечек, скривили. Тише, не бойтесь! Погладила мысленно, соорудила визуально уютную норку, синее одеяло — прячьтесь!

Запах розы и миндаля ударил в ноздри: император, как обещал, рядом, и лишней боли не будет. Потоки его энергии щитом охватили тело, вбирая в себя готовый вырваться крик, слабость и головокружение.

— Трусиха, — пронесся вдали тихий голос.

Быстрый взгляд вправо — нет, показалось, или… пришел, рядом! И хотя не тот, к которому рвется сердце, щеки опалило внезапным жаром. Глаза цвета латте. Адэр.

Ее дрожь или в руке императора? Пожалуй, ее, потому что страшно — да, страшно: закричать, сорваться, убежать, опозорить, если она не выдержит, если окажется недостойна… И встреча, которую не ждала и которая не нужна ей, греет или кровь от ножа горяча?

— На колени! — требует голос мага, проникнув в ее голову.

Приказ давит на плечи, но не смирилась, вздернула подбородок.

— Легал летают, а не ползают на коленях, — обратный бросок, в волшебную, ухмыляющуюся змеей, голову. Маг диктует не свои — условия церемонии, но когда правила и мир против тебя, и ты не можешь сказать, — зелье, будь оно проклято! — мысленно посылаешь так безотказно… к черту!

И чем ближе черт, тем легче срываются эти слова-послания. Твой собственный месседж миру. К черту боль! К черту страх! К черту сомнения! Все, что против тебя — к черту!

Нож распарывает спину с такой легкостью, будто срезает пуговицы с пальто, а маг пытается рассмотреть подкладку, а не твои внутренности.

Растягиваешь губы в улыбке, и мысленно, но чтобы услышал наверняка, произносишь: к черту!

— Чашу, — спокойный голос императора объявляет брейк.

Маг разочарованно моргает, ты переводишь дыхание.

— До дна, — мстительно требует твой противник, и подает чашу.

Жижа пахнет не лучше сточной канавы. Кривишься, борешься с тошнотой, в пять глотков достигаешь цели. Тело охватывает сотня ненавистных тебе муравьев, коленные чашечки, соприкасаясь, перебивают далекий колокол. Нажим на спину, между лопатками. Еще. Сильнее и глубже. К белым муравьям пота стремительно ползут красные. Смотришь прямо перед собой, почти не замечая боли, запаха миндаля и мага. В мыслях туман, кажется, падаешь, но земля далеко. Паришь? Взлетаешь? Что-то, шурша, за спиной распрямляется и со звуком громкого чавканья, потягивается. Ты воешь от боли или кажется снова? Кажется. Слава Богу и императору, перехватившему вой из твоего горла. Взгляды жгут тебя, медленно крутишь головой, готовясь к нападению, но… на лицах восторг и нечто, похожее на благоговение. И смотрят не в лицо, а тебе за спину.

Оборачиваешься. И забываешь дышать.

Крылья!

Длинные, свисающие снежными полотнами, крылья!

Распрямляешь неловко правое — смотришь через него вдаль, на зеленые луга, аккуратные домики горожан, на лица тех, кого больше не увидишь за новыми горизонтами. Поднимаешь левое, в удивлении, что оно тебе подчиняется.

Оба крыла распахнуты! Оба! По ним скользит ветер, а по твоим нервам — надежда.

Не ждать! Больше не нужно ждать! И ты больше не бесполезна, даже в городе демонов!

На цыпочки, закрываешь глаза, и…

Ничего… Они не летают… Бесполезные белые тряпки!

Улыбка, застывшая на твоем лице, переходит зеркально к магу.

— Вилла?

Моргаешь, снимая пелену, отгоняя непрошенные слезы.

— Вилла? — повторяет родной голос, который пробивается к тебе, несмотря на панцирь обиды и разочарования. И ты не можешь казаться слабой при нем. При нем — нет, потому что, несмотря на порядок очередности, установленный им, несмотря на то, что теперь ты знаешь, кем для него являешься, он для тебя важен. Не меньше, чем прежде, когда маленькой девочкой мечтала о папе. И больше, пожалуй, после того, как переступила порог его тайны.

Губы твои непослушно произносят:

— Я люблю тебя.

И руки сами к нему тянутся. Он не любит тебя, несмотря на слова, сказанные в ответ:

— Я люблю тебя, доча.

Не любит, и память услужливо отбрасывает тебя за зеркальную перегородку, а ты смотришь в глаза серебра со сталью и зная, что врет, все равно веришь. И говоришь: