Наталья Ручей - К черту! Но если ты сделала все эти глупости…

Скинула платье, наступила на него небрежно — пригодится другой. Для следующего эксперимента. Возможно потом, кто-нибудь… какая-нибудь Вилла и сделает выбор, который ждет от нее император. У нее несколько другие планы.

Взгляд выхватил яркое пятно на кровати. Приблизилась, провела рукой по бархатной, чуть шершавой поверхности. Не веря, взяла в руки платье… синее платье! Приложила к себе, развернулась к зеркалу — длинное, с открытой спиной для крыльев, а внизу, под кроватью, чтобы никто, кроме нее не заметил — дожидались примерки туфли в тон на высоких шпильках.

Дон был здесь, в ее комнате.

Он всегда с ней. Даже мысленно. Даже после своей смерти.

Надела платье, сменила туфли, покинула комнату, не оглядываясь и не тратя время на рефлексию. Медленно, чтобы не упасть, спустилась по бесконечной винтовой лестнице. Пустующий холл утопал в белоснежных розах и ликовании, доносящемся с улицы. На мгновенье задержав дыхание, открыла массивную дверь замка и вышла. Навстречу крыльям, о которых давно не мечтала. Навстречу многочисленным гостям, которых не знала. Навстречу императору, которому притворно счастливо улыбалась.

Ее ждали. Ей улыбались в ответ. Но эхо острых каблуков приближало ее не к ним, а к Дону.

Глава № 21

Алиша старалась, действительно, старалась, но мышцы лица отказывались изобразить улыбку, как тело двадцать пять лет назад отказалось сымитировать оргазм. Сердце ныло в преддверии беды, а глаза, несмотря на пыхтящее тучами небо, слезились. Сбежать бы из Ристет, роскоши, внимания сотен замаскированных под вежливость лиц! Но император приказал держаться по левую руку, в первых рядах подданных и делать вид, что рада оказанной чести.

А радость такой честью пренебрегала, и единственное, на что хватало выдержки — не хмурить брови и не смотреть ежесекундно на цветочные часы над замком. Церемония должна начаться четыре минуты назад, но Виллы не было. Передумала? Или опаздывает? Ни первое, ни второе не свойственно ее дочери, но император, на которого Алиша бросала встревоженные взгляды, переговаривался с супругой и магом, и лицо его не выражало ничего, кроме вежливого интереса. Он бы почувствовал, верно? Если бы с Виллой что-то случилось, он бы почувствовал.

Опустила голову, чтобы длинная челка скрыла глаза, вдох-выдох, все будет хорошо, и этот день пройдет. Тесное терракотовое платье хотелось распороть, избавиться от ощущения рыбацкой сети; остроносые туфли забросить так далеко, чтобы шпильки выглядели как маленькие вишенки — и умчаться босиком к любимому. Даже если она больше не легкомысленная молодая девушка, а он больше не ждет и не любит. После церемонии император обещал поговорить с шутом, и… Шут… Как давно она стала называть его так, а не по имени? Чтобы отгородиться, чтобы заставить сердце забыть невозможное, чтобы не ломать ему жизнь. Ведь он приходил после сорванной брачной церемонии, приходил, а она выставила его за дверь. Вынуждена была, чтобы император не избавился от него другим, более радикальным способом.

Вспомнила: с первого дня, как узнала о его должности, так и вычеркнула из памяти имя. Блисс заменился шутом, но по-прежнему значил для Алиши то же, что символизировало его имя: радость и счастье. Их совместное будущее казалось четким, ясным и желанным, пока в ее постель не влез император. Он приказал родить дочь, и возражения не принимались. До того, как Алишу опутал морок, она успела спросить:

— А если сын? Что, если родится сын?

Мысль о том, чтобы лечь с императором второй раз и второй раз родить от него, казалась ей смертоносной. Первый… морок овеял тело и она поняла, что первого не избежать, но больше — нет, не выдержит. И успела услышать ответ, уверенный, без толики сомнения:

— Ты подаришь мне дочь, Алиша. Это не обсуждается.

Дочь она подарила не только императору, но и себе, Вилла стала для нее единственным утешением в городе осуждения. Но город прав, прав: беременная невеста у алтаря стоит в белом платье как девственница, а жених, как и его костюм — пепельно-серый — разве такое прощается?

Минуты растягивались в бесконечность. Вот губы жениха тронула улыбка, а к глазам, внезапно потухшим и не искрящимся больше зелеными светлячками, потянулась осень. Он не спрашивал, а она не могла говорить от слез и душившей обиды. Потому что не спрашивал. И потому, что даже если бы спросил, не имела права ответить. Помнила только стук своих туфель на толстой платформе, когда уходила, не оглядываясь, не прощаясь, не оправдываясь перед городом, который для нее ничего не значил и тем единственным, которого упустила не по своей воле.

Император не навязывал присутствие, появился за час до рождения Виллы. Его маг запечатал дом от любознательных, его повитуха приняла роды, а сам он сделал так, чтобы прошли они безболезненно. Без вмешательства и без морока, слава Богу. Просто смотрел на Алишу как бушующее море на малый островок суши, а она ужасно, до первого крика младенца, боялась не боли, а того, что родится мальчик. А потом поняла, еще до того, как сказали: у нее родилась девочка!

— Ее зовут Вилла, — предупредил император, положив ей на грудь кричащий неугомонный сверток. Заглянул в глаза и снял мелькнувший испуг, что не угодила, одним словом: — Спасибо.

Поцеловал обеих, оставил для связи деревянный браслет с рунами и исчез до следующего дня рождения. Из года в год появлялся, и никогда, чтобы Вилла его заметила. Он запретил говорить, кто ее отец и сам пустил слух о шуте. Сказал, что еще не время открыть ей правду, но Алиша думала, что дочь ему не приглянулась. Может, не так хороша, как хотел? Может, не так воспитана, как полагалось принцессам?

Но не настаивала. Он не желал открываться, а ей было приятно, стыдно, но приятно, когда соседи трезвонили о королевском шуте. Бросил, мол, беременную у алтаря, усомнился, что его ребенок. Но не в чем ему было сомневаться: пальцем Алишу не тронул. Нечестно по отношению к нему — эти слухи, но пусть так, хотя бы так, нехотя и не в самые лучшие моменты, когда кто-то в очередной раз не смешно подшучивал на эту тему — он ее помнил.

А потом прошел слух, кто отец в действительности, но ничего не изменилось. Когда-то Алиша мечтала, закрывала глаза, садилась у колыбели, пела песни и мечтала, что Вилла — дочь Блисса, но самое главное поняла, едва взглянув на своего ребенка: главное, что она — мать. Да, главное в жизни.

Странно, но шут слухи не опровергал, ни тогда, когда отцом называли его, ни когда перешептывались об императоре. И не женился. И не избегал Алишу, как старалась она. А спустя двадцать пять лет снова возник на пороге, и первое, что сказал, без «здравствуй» и банального «как дела?»: