Наталья Ручей - К черту! Но если ты сделала все эти глупости…

— Это не я ушел с брачной церемонии.

Легко считал вопрос в растерянных глазах, и легко ответил. Он прав. Ушла она. Не в силах видеть застывшие непонимание, боль и не в силах сказать правду. Тогда выгнала, а спустя двадцать пять лет не устояла. Впустила и смотрела с жадностью на его лицо, выхватывая детали, которые после можно еще долго лелеять: седина в висках, три морщинки у глаз, две длинные — на лбу, маленькая — на подбородке. И рассматривала мучительно руки, сильные, с длинными пальцами, ласку которых не довелось испробовать, но хотелось.

Он говорил, а смысл ускользал — только голос, глубокий, ровный, почти равнодушный — тот, кто его не знает, так и подумает: равнодушный… Голос его заставлял дрожать руки, и она спрятала их за спину, чтобы не выдали, и ущипнула себя, больно, чтобы очнуться от сладкого морока, понять, что он говорит.

Наконец, поняла; собралась, откинула эмоции, и вовремя. Герцогиня громко негодовала, что Вилла телепортировалась в Наб, а потом в ГЗЖ, так громко, что Блисс посчитал уместным прислушаться, подумав, а вдруг это важно?

— Для меня это важно, — сказала Алиша.

— Я так и подумал, — повторил он и подарил целую минуту нежного взгляда, прежде чем закрыть за собой дверь.

Он говорил о Вилле, а ей хотелось спросить о НИХ. Есть ли «они» в настоящем, могут ли быть в будущем или уже все, непрочитанная, но отложенная на верхнюю полку книга; в прошлом? Не могла. Запрет императора и тревога за дочь печатью уста сдерживали. Только сердце стучало отчаянно и так громко, что, казалось, дрожат у соседей окна, а у нее лопаются барабанные перепонки. Не время для разговора о них, и не в праве она теребить любимому душу. Двадцать пять лет думала о нем ночами, а он? Конечно, он не безгрешен, тем более, при дворе… но думал ли? Иногда? Хоть раз? И без жестоких напоминаний доброжелателей?

Нет, лучше отбросить надуманное, вот только бы дочь вернуть, а Блисс — сохранит в сердце его образ, уже не юноши, а мужчины. Ее мужчины, который никогда ее не был. Мужчины, который всегда был только ее. Если бы не пророчество, которое привело императора…

Но строки, не объясняя причин, указывали на ее дочь.

— Почему именно моя? — спросила, отступая от крадущегося императора и морока. — И почему дочь не может родиться от Блисса?

— Могла бы, — сказал император, настигая и затуманивая сознание, — просто я успел вовремя.

Если бы вопрос не касался дочери, браслет и дальше валялся в комоде на чердаке, а так довелось выйти на связь. Попросить. Она неловко подбирала слова, волнуясь, проглатывая буквы и не зная, что делать, если получит отказ, но императора уговаривать не пришлось. Он уже в курсе. Конечно, а как иначе? И делает все, что в его силах, чтобы вернуть дочь в целости и сохранности. Кто-нибудь сомневается в его силах?

Нет, кардинально вмешиваться не в интересах империи — даже он не может себе позволить влиять на некоторые процессы. Что он хотел этим сказать, она не знала, но дочь вернулась из ГЗЖ, император обещал избавить Алишу от своей негласной опеки и, несмотря на плохое предчувствие, рванувший ветер и пустившийся дождь, сегодня — день счастья!

Взяв себя в руки, Алиша вздернула подбородок. Одобрительный взгляд императора прошелся по телу, погладил по щеке, отпустил, не рассчитывая на ответную ласку. Пусть он не был ей мужем и любовником по велению сердца, но ему идет быть любимым и любящим отцом. С каким довольным видом он стоит на площадке лестницы, оглядывая подданных, с каким нетерпением посматривает на дверь, ожидая выхода Виллы. И черный костюм, который на нем, и белоснежная рубашка с серебряной вышивкой, отлично будут гармонировать с платьем дочери.

И терракотовое платье, несмотря на неудобство, выгодно подчеркивает фигуру и оттеняет рыжие волосы, признала Алиша. А вот ноги с непривычки от каблуков устали. Если бы не топталась в них по комнате, возможно, и ничего туфли, а так казалось, что ступни — не ступни, а кровяной мозоль.

Осторожно бросила взгляд на стрелки — пять минут от начала церемонии, легал взволнованно зашумели крыльями, даже Лэйтон пришел, а Виллы все не было. Пойти за ней?

— Останься, — мысленный приказ императора.

И взгляд, вынуждающий подчиниться.

Значит, все, о чем думала, прочитал. Все, что пронеслось в памяти — видел с ней вместе…

Их глаза встретились. Его — с искрой юмора, ее — смущенно-разозленные.

— Нет такого определения, — услышала голос императора, хотя губы его оставались сжаты.

— Какого? — послала вопрос мысленно.

— Смущенно-разозленные, — пояснил император. — И твои глаза не такие. Хочешь, я опишу их?

— Нет!

— Они огромные, чуть влажные, как талый горький шоколад, с солью волнения и перцем страсти. Красивые глаза. Как и ты.

Алиша заставила себя выдержать взгляд императора со смешинкой, взгляд Уны — с немым обещанием. Тревога усилилась, и она, вопреки приказу, ведомая материнской интуицией, дернулась к входу.

Но в этот момент в распахнутых дверях замка появилась Вилла. Красивая, в удивительно-синем бархатном платье, ласкающем материей все изгибы фигуры. На высоких каблуках, добавляющих не только рост, но и плавность походке.

Горожане заполнили двор и округу поздравительными окриками, воины-легал шумно взмахнули крыльями и, склонив головы, воткнули в землю мечи. Какой-то темноволосый мальчишка, подпрыгивая на плечах усатого мужчины, перекрикивая всех, горланил: «Высочество просто красавица!», но Алиша почти не видела дочь из-за нахлынувших слез.

Что-то не так… Что-то случилось, пока она примеряла наряды, пока просто ждала. Она должна была быть с ней рядом! И взгляд императрицы, мелькнувший довольством, углубил подозрения. Вилла! Доченька! Талию не опутывал жемчужный пояс. Она отказывается от духовной близости с императором?! Отказывается от такого дара?! Или отрицает его как отца?!

Дочь едва заметно покачала головой, когда хотела приблизиться к ней. Или показалось? Противные слезы! Смахнула их, быстро-быстро поморгала ресницами, чтобы не упустить ни секунды, чтобы помнить всю жизнь этот трогательный момент. Ее дочь получит белоснежные крылья! И будет жить высоко, долго и счастливо, в Миндальной долине, облюбованной легал.

Или она больше не хочет этого?

Снова сделала шаг, и уже без пелены слез заметила, как дочь улыбнулась, покачала головой, мол, нет, со мной все в порядке, и повернулась к отцу. Взяла его под руку, и направила взгляд, полный нежности, и улыбку — ему. Императору. Да, все правильно. Теперь она для дочери — камень, тянущий на дно, корри, обычная корри. Но так правильно, так и должно быть. Ее дочь рождена для безоблачных горизонтов, а она…

— Мамочка, — услышала родной голос с собой рядышком. Ладонь Виллы прошлась по щеке, стирая слезинки. — Я люблю тебя. Никогда не забывай этого, ладно?