Вероника Иванова - Осколки (Трилогия)

Ни подношений, ни дорогого убранства: зачем смерти золото и прочие блага? Из всей роскоши только статуя богини — женщины без возраста, терпеливо ожидающей, когда земной путь всех живущих окончится у ее ног. Спокойное, отрешенное лицо, печальная бледность кожи которого передана костяными пластинками. Слегка опущенный подбородок. Ладони, сложенные на груди и спрятанные в складках длинных рукавов. Она стояла здесь задолго до моего рождения и будет стоять после моей смерти, неизменная и уютная, как уютен дом, из которого уходят, чтобы потом всю жизнь искать обратную дорогу.

Но я никого не вижу, если не считать саму Шет. Неужели, путь был проделан зря? Нет, пламя ламп снова вздрагивает, и от дальней стены отделяется сгусток мрака, по мере приближения к нам обретающий человеческий облик.

Женщина в строгом черном покрывале, закрывающем фигуру от макушки до пят. Видно только лицо, сморщенное, как сушеный плод, покрытое ритуальными узорами, подобающими жрице. Когда-то они были ярко-алыми, теперь стали похожи на ржавчину, пылью задержавшуюся в складках кожи. Безмятежность и терпение ничуть не меньшие, чем у богини — вот, что читается в чертах и взгляде той, что идет навстречу.

Десять шагов. Девять. Они медленны и чинны, как удары сердца. Восемь. Семь…

И в тишине храма шепот, сорвавшийся с морщинистых губ, звучит громом:

— Мой… мальчик?

Какой еще мальчик? Она меня знает? Невозможно! Но шаги ускоряются, и сухая прохладная ладонь ложится на мою щеку.

— Шану… Ты все-таки пришел проститься со мной.

Лицо старухи светлеет, наполняясь радостью.

— Я ждала так долго, что перестала верить… А ты не забыл своего обещания. Ты всегда был хорошим мальчиком, Шану.

Тихий, легкий, как пушинка вздох, и худое тело начинает оседать. Я подхватываю его, бережно опуская на каменные плиты пола. Темный взгляд уже ничего не видит, но губы еще двигаются.

— Пожелай мне доброй дороги, мой мальчик…

Наклоняюсь, приникая губами ко лбу, иссеченному прожитыми годами.

— Доброй дороги… мама. Я жду тебя.

И она уходит, счастливо улыбаясь, потому что в конце пути окажется не одна.

Слезинки падают и пропадают в черноте покрывала, ставшего погребальным нарядом. Слышу за спиной удивленный голос Вэш:

— Так значит, это правда.

— Что?

Встаю и подхожу к йисини, украдкой вытирая уголки глаз.

— Его матерью была жрица Шет.

— Разве жрицы рожают?

— Очень редко. Если испросят дозволение богов. Но они платят за дерзкое желание слишком большую цену: хоронят своих детей.

Я обернулся и еще раз взглянул на обмякшее тело у алтаря.

Наверное, она была смелой, нет, отчаянной женщиной, если решилась познать радость материнства, зная о неминуемой расплате. Интересно, была ли моя мать хоть чуточку похожа на эту жрицу? Желала ли она моего рождения так же страстно? Платила своей жизнью во имя любви или по иной причине? Вряд ли когда-нибудь узнаю.

Фрэлл! Почему жжение все не унимается? Ведь это была последняя из волей Шан-Мерга! Или…

Вашади смотрит на меня рубинами своих глаз, пристально и непонятно.

Должно быть, на самом деле ее волосы белы, как снег, а кожа бледна, как у всех красноглазых, но йисини прячет свою необычность за красками и притираниями. Зачем? Она была бы прекрасна и в первозданном виде.

Последнюю мысль я рассеянно доверяю словам, и Вэш улыбается уголкам губ:

— Ты так думаешь? Тогда все будет легче, чем мечталось.

— Легче? Ты о чем?

— Я нравлюсь тебе?

Пальцы йисини ложатся на мои плечи, разбирая складки мекиля и стягивая его вниз.

— Нравлюсь?

Горячие губы касаются моей обнажившейся груди, потом сгиба руки, и зуд в ней начинает угасать, зато в другом месте…

— Что ты делаешь?!

— Я хочу быть с Шану, пока это возможно.

— Пока возможно?

— Его последний вздох все еще в тебе, и я заберу его. Но я жадная и вздоха мне будет мало…

Губы спускаются все ниже, и каждое их прикосновение, кажется, прожигает дыру в моей плоти.

— Я… это неправильно…

— Не бойся, тебе будет хорошо.

— Я не боюсь, я… М-м-м-м-м…

Ворох одежды под ногами. Руки Вашади, умелые, сильные и нежные. Шелк гладкой кожи, обжигающе-ласковый. Терпкий и тяжелый аромат распущенных кос. Сознание, взрывающееся мириадами звезд, ни одна из которых не может затмить две, кроваво-красные и пронзительные — звезды глаз Вэш, знающие, что им нужно, и терпеливо дожидающиеся момента, когда стон покинет мои губы, чтобы быть пойманным другими губами. Пойманным и растворенным в теле вместе с искоркой новой жизни…

Ты знала, чем грозит мне поступок Шан-Мерга?

«Знала…» — равнодушное признание.

До самого последнего… волеизъявления?

«Скажем, я догадывалась…»

И могла этого не допустить?

«Могла…»

Так почему же…

«Потому что помимо воли людской и божьей есть еще воля мира, который, если ему что-то втемяшится, хоть совершеннейшая ерунда, возьмет тебя за шкирку и сунет носом в блюдечко с молоком… Ты, конечно, больше расплещешь, чем вылакаешь, но и нескольких капель иногда довольно, чтобы получить нужный урок…»

Урок, значит… И в чем же он состоял? Что-то я никак не могу понять.

«Все ты понял, не хитри… Только задвинул полученные знания подальше, потому что пугался их и стыдился той формы, в которой они были преподнесены…» — снисходительная улыбка.

Да уж, стыдился. Как ты вообще допустила, чтобы…

«Любопытно, что тебя смущает больше: тогдашняя неопытность или то, что инициатива принадлежала женщине?..»

Не знаю. Возможно, и то, и другое. Это было… несколько неожиданно.

«Для тебя… А она ни в чем не сомневалась с того самого момента, как увидела тебя…»

И старуха — тоже. Они почувствовали присутствие духа Шан-Мерга, да?

«Разумеется…»

Но как ему удалось задержаться во мне?

«А где же еще храниться, как не в пустом сосуде?..»

Ну, это уж слишком! Хочешь меня оскорбить?

«Хочу внушить немного гордости… В те дни я была безгласной и бесправной…»

Неужели?

«Не перебивай! Да, именно такой, хоть ты и не веришь… Да, я могла ограждать тебя от внешней угрозы, если речь шла о магии, но…»

Ты нарочно позволила мне принять последний вздох?

«На самом деле, я даже хотела, чтобы ты его принял…»

Почему?

«Так ты мог на маленький шаг приблизиться к пониманию того, что иная смерть не заканчивает цепочку событий, а начинает ее… И в том нет совершенно никакой магии…»