Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)

В том момент, когда противник занес гигантскую секиру из черного металла над ним, Таор успел разглядеть монотонный яшмовый оттенок толпы, в гордом безмолвии наблюдавшей за его поражением: бело-бежевые рясы, тяжелые диадемы из белого оникса, яркий оттенок степного пожара платьев женщин из лиственных золотых пластин, заостренных серебряных крыльев сказочных птиц и медной краски на оголенной коже с алмазными вставками. Он мог расслышать вздох фиолетовых цветков гибискуса на горячем ветру и падающей одинокой капли крови, утопающей в песке и горячем камне, от которых исходил кружевной седой пар. И в колышущемся зное синевато-золотых отсветов, в праздном чоканье винных чарок, он увидел голубые глаза. Яркие голубые глаза мальчика, неотрывно наблюдающие за каждым движением молодого воина. Взгляд его лазурных глаз был настолько глубоким, что он почувствовал, как погружается под ледяную темную воду бездонного озера, начиная задыхаться; как воздух выскользнул из тела, когда он падал с облачной высоты, несясь с оглушительной скоростью к раскаленной красной пустыне, проскальзывая между небесной кровлею облаков. Тогда он понял, что уже больше никогда не будет принадлежать самому себе.

Анаиэль оттолкнул от себя мечника, но тот не шелохнулся, застыв на месте скалой, с горечью и болью наблюдая, как самый дорогой его человек полз на четвереньках в направлении смерти, желая ее в свои объятия. Если он отринет приказ своего хозяина, то может умереть от силы клятвенной печати на своем теле, что прожжет плоть и отравит кровь, и даже воздух вокруг его смрадного мертвого тела будет полон ядовитых испарений, а земля почернеет от пепла. Но если эта жертва сможет уберечь безрассудного юнца от участи жертвы, отсрочит неминуемую погибель, его душа и сердце будут спокойны, покидая белый свет.

— Мой добрый господин, прошу Вас…, - умолял Таор, с жалостью смотря на скорченную фигуру на песке, когда бураны поднимались и шумели, как грозовое черное море воспевало о свободе. Ветер ревел и выл, а барханы раскалялись, скучивались в водовороты в черной вышине, оставляя на коже грубые и толстые рубцы и уродливые ожоги. Новые ранения, которые позже хозяин вновь возьмется исцелять, задувая угли своей силы, что защищала его. Но больше Таор этого не позволит, не доверит идти по тропе своих желаний. Тогда на кровопролитной арене, младший сын древнего рода доверил ему свою жизнь, выкупив его меч, ценою чести своей семьи, и он будет защищать своего господина, даже когда потеряет способность видеть, лишившись глаз. И даже когда от него останутся лохмотья плоти, его дух обратиться в одного из непрощенных призраков, чтобы вновь защищать и оберегать. Полные губы мужчины растрескались от сухости воздуха, и на подбородок потекла тонкая струя крови, когда неистовый вихрь изрезал косыми белоснежными полосами, что были точно лезвия ножей, его лицо. Земля под их ногами содрогалась, и он смог почувствовать покров тьмы на своей спине, ощутить, как когти, облитые дегтем и темной смолой, вгрызаются и вламываются в позвонки, как длинные острия клыков отточили кости.

Его рука инстинктивно легла на широкую рукоять меча без гарды, перевязанную лишь тесьмой. Меч, выкованный из темного сплава, освященного святой водой из горных источников, такое орудие было смертью для призраков ночи, приносивших с собою погибель всему живому. Клинок же в свете молний, вбирал в себя пламенный свет, что любовно прикасался к лезвию, оставляя лунные поцелуи. Тени восставали из зыбучих песков и гроз, их глаза были темнее перьев полярной совы, и дыхание холодом сковывало каждый нерв.

Гиены выли и рыдали, ворочая мордами по окровавленным пескам, бросаясь на сильные руки воина кинжальными клыками, что вознес свой меч над широкими плечами, перерубая полуночных зверей на части. И каждый взмах его тяжелого меча увенчивал воздушные волны, что поднимали гряды мятежных бурь, рассекающих беспросветную пелену. Он переламывал кости, созданных из самых низких желаний и поступков. Острие обсидианового клинка скользило по пескам, оставляя следы тонкого слоя хрустального льда, и когда меч поднимался в воздух, то гравюры хищных птиц и волков на лезвии сверкали драгоценными бусинами, нанизанными на тончайшие нити тьмы, обволакивающие и облизывающие палящий металл. Воздушные ленты, что прорезали мглу, разбивали каменные башни, и древние монолиты рассыпались на части, как брызги пролитых чернил.

— Таор, — тихо прошептал человек позади, предупреждая и безмолвно прося остановиться. Его имя слышалось в каждом шорохе и чужом дыхании, перекатывалось на языке, словно мед, и глубокий, мягкий голос теплым ветром овеял его лаской. Все застыло, и даже одичалые псы остановились, молотя лапами по окаменевшей земле, утробно зарычали, пригибая головы, склоняя пасти к черным пескам, от которых исходил запах детской крови, не смея приблизиться к ореолу поднявшихся ветров. Светлых ветров, что бороздили океаны дневного небосвода.

— Господин мой, — промолвил Таор, потрясенно смотря на человека, с лица которого спала пелена бледности и мрак смерти. Мужчина твердо стоял на ногах, без тени страха смотря на окровавленные тела зверей, что прибывали, но не подступали, оставаясь в укромной тени, купаясь в обсидиане черноты. Таор взирал на поднявшегося с колен мужчину так, как преданный пес смотрит на любимого хозяина.

Анаиэль сделал шаг, резко разводя руки в стороны, словно неуловимый небесный ястреб, и полы его изорванного плаща поднялись под злобными колыханиями синих и лазурных ветров, в искрящихся нитях голубого шелка. И безмолвие, и холод увили морем все вокруг. Звук походил на скрежетание железа о камень, так вода обтекает пшеничные поля, окаймленные огнем. Таор вонзил острие своего меча глубоко в землю, согнувшись в спине, и крепко схватился за рукоять, прижимая лоб к холодному черному металлу, когда земля сотряслась под его коленями, и кобальтовые реки морозных ветров хлынули и низвергли темноту, воронкой засасывая мглу. Громадный черный вихрь забирал в себя падших призраков, и он слышал их жалостный крик, гремящий ударным эхом в ушах — то был детский плач и женская мольба, невинные слезы. Меч дрожал в его руках, когда ладони его начали кровоточить от сильной хватки, он с трудом мог проглотить небольшую порцию воздуха, что мгновенно обожгла внутренности. И подняв дымчато-серые глаза к небу, он увидел полыхание голубых огней в туманных всплесках, и лики чудовищ, что обитали в темноте. Пепел опадал на разгоряченное лицо Таора, когда мечник всматривался, как гигантские тела песчаных левиафанов и скатов разрезали воздушные пики и лезвия, как ломаются вороньи крылья черных всадников в смоляных доспехах. Бесстрашие всегда было непробиваемой броней Таора, смерть его не пугала, будущее не страшило, и сколь бы омерзительны не были образы приходящей мглы, разум его не мерк, не окутывался туманом трепета и смертной слабости. От пробуждения же такой всевластной силы, мужчину обуял непомерный ужас, и даже кровь застыла в жилах, остановив горячий поток.