Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Нашлась ее доченька!
ЖИВАЯ!!!
Может, и не умела боярыня детям свою любовь показать. Может, и не говорила о ней ежечасно, и не целовала их, и не ласкала, и делами домашними постоянно занята была. Так ведь не это важно.
Любить-то она их все одно любила. А это главное.
Не слова, а дела.
А дело...
* * *
Боярин Заболоцкий еще спал после вчерашнего, когда тряхнули его.
— Проснись, Алешенька! Устя нашлась!
До боярина еще и не дошло сразу, кто нашелся, чего случилось... боярыня это предвидела. А потому и рассолу в кружку налила заранее. Холодного, свежего...
Вот к концу кружки и память вернулась, боярин за голову схватился.
— Устя!
— Живая она. В святилище Живы.
— Оххх...
— Илюшка за ней поедет сейчас. Я ключи от кладовых ему дала...
— Денег возьми. Рублей двадцать, или тридцать... знаешь, где лежат, — упал обратно в подушки боярин.
Сил не было. И голова трещала... вино плохое! С медовухи у него отродясь такого не бывает! Сколько ни выпей!
Ладно! Коли дочь нашлась, с остальным жена и сын разберутся. Все, считай, в порядке. *
*- лично видела такую реакцию на проблемы у одного 'мушшшыны'-татарина. Нажраться, заорать, что его все достало и упасть в кровать. И пусть жена и старший сын все проблемы решают. И решают ведь. Прим. авт.
Опять же, разве неправильно он поступил? Проблема-то решилась, и без него! А так бы сколько он промучился, считай, всю ночь? Правильно, только в следующий раз не вина надо выпить будет, а медовухи.
Боярыня и отправилась разбираться.
Денег взяла, аж целых пятьдесят рублей, тяжеленький мешочек получился. Меда приказала погрузить, окороков несколько, так, еще кое-чего, по мелочи... за дочь — не жалко.
Для Усти одежду собрала. Илья в колымагу сел, да и поехали вместе с мальчишкой.
Ох, только б все обошлось!
Только бы все обошлось!!!
* * *
Не хотелось Илье в Рощу ехать. Ой, не хотелось.
Да кто ж его спрашивал? Отец сейчас не поедет, оно и понятно. А что Илюше остается? Не мать же посылать?
Вот и ехал, и чувствовал себя чем дальше, тем хуже, Укачало, наверное.
Доехал до берез, да там и вылез. Нехорошо как-то, когда тебя в священной роще выворачивает.
Спутник его на это посмотрел, да и растворился меж белых стволов. А Илья остался.
В желудке у него словно еж ворочался. Жирный такой, с кучей игл...
Долго ждать ему не пришлось. Ветви шелохнулись — и вдруг спеленали его, подхватили, поддержали.
— Замри и не шевелись, человек.
И на виски легли прохладные женские ладони.
Илья взвыл от боли. Теперь еж перебрался из желудка — в голову. И две самых острых иглы пронзили ее насквозь.
— За что?!
— Не двигайся! — прикрикнула женщина. — Стой, если пожить еще хочешь!
— Добряна? — из рощи к ним бежала Устинья. В такой же белой рубахе, вышитой по подолу и вороту, с распущенными волосами, в которые была вплетена какая-то трава и цветы. — Что с ним?
— Неладное что-то. Темный аркан наброшен. Когда б не сняла я его, мог бы и года не прожить.
Илья замер, как поленом ударенный. Березовым.
Многое говорят о волхвах. И капризны они, и могучи, и с человеком что пожелают, то и сделают.
Одно неизменно.
Волхвы не лгут.
Могут умолчать, могут не сказать всей правды, отказаться отвечать, еще как-то увернуться. Даже поговорка есть. У змеи сто извивов, у волхва — триста. Но впрямую солгать — никогда.
— Аркан? На м-меня?
— На тебя, человек. Думай, кому ты дорогу перешел. Кто тебя уморить пожелал?
Илья так рот и открыл.
— Не знаю... Государыня...
— Добряной зови. Не правлю я никем.
— Хозяйка Добряна, что со мной было?
— Плохо тебе было. Ты и в рощу войти не мог, аркан на тебе удавкой сжимался.
Илья медленно кивнул.
— Да. Наверное...
— Я его с тебя сняла. Только кто раз его накинул, тот и повторить может.
Илью аж передернуло. Стрелы или мечного боя он не боялся, честная схватка — это по нему.
А вот так, исподтишка, сгнить по чужому умыслу... да за что ж его?
Кто его?
Волхва все по его лицу поняла.
— Думай, парень. Ты молодой, красивый, может, кому дорогу перешел, может, чью жену с пути сбил... не знаю я. На аркане не написано, кто его накинул.
— Аркан? — тихо спросила Устинья.
Добряна на нее короткий взгляд бросила, Устя и примолкла. На все при посторонних обсуждать надо. Пусть даже это ее брат родной.
— Удавка, петля... много слов сказать можно, а смысл один. Потому он в рощу войти и не мог. Потому и плохо ему было. Небось, и приступы накатывали? Жить не хотелось, тоска одолевала?
— Бывало. Я думал — прихворнул?
— Чего тебе хворать? Силы жизненной в тебе много, лет на семьдесят хватит, когда глупости делать не станешь.
Илья улыбнулся.
Семьдесят лет — это много, это хорошо.
— И на детей твоих силы хватит, и болезни мимо обходить будут. А вот кто аркан мог накинуть — думай.
— И мужчина — и женщина?
— Да. Это не из сложных ритуалов, это всяк может.
— И ты?
— И я. Только я такое делать не стану, не для того матушка Жива мне силу дала.
Илья вздохнул.
Слабость отступала, дурнота рассеивалась. Мужчина поднялся с земли и поклонился. Низко-низко.
— Благодарствую, матушка Добряна. И за сестру, и за себя, и за науку...
— Не благодари. Сестру побереги. Не просто так на нее напали, и впредь легко не будет.
Илья посмотрел на Устинью, и встретил неожиданно спокойный и рассудительный взгляд.
Показалось ему — или проблеснули в глазах сестры крохотные зеленые искорки? По самой кромке зрачка?
Сверкнули, да и сгинули....
Показалось.
* * *
— И где ж сюрприз твой?
Руди стоял, что та сова, да глазами хлопал.
Нет никого.
Но ведь та хижина!
И... место то! А Устиньи нет!
— Погоди минуту, царевич, неладно тут!
Хотя и дураку все ясно было бы.
Неладно?
Еще как неладно!
Медведь сюда еще раз наведался, да одну лошадь себе уволок. Но вторая осталась. И тело ватажника. И следы.
Вот Руди и не мог понять, что случилось.
Хорь денег зря не просил. Устинью он похитил, и сюда привез. И ждал здесь. Вот этого мертвеца Руди, кажется, видел. Имя бы не вспомнил, а лицо знакомо. То, что от него осталось.
А что случилось потом?
Медведь пришел? Или несколько?
Не охотник Руди, так хорошо следы читать не умеет...
Но
