Владимир Холкин - Авгур

Т-90 плюнул огнем, камера вздрогнула, и снаряд ударил в одно из окон. Сноп грязного дыма вырвался из проема, и в этом дыму порхали листы бумаги — как будто Думу стошнило чудовищным конфетти. Репортер зачастил за кадром:

— Срок ультиматума истек, и президент намерен выполнить обещание. Судя по всему, дана команда на штурм. Кстати, по неподтвержденным данным, отряды «Альфа» и «Вымпел» отказались принимать в нем участие. Как бы то ни было, кризис перешел в горячую фазу. После того, как Дума объявила президенту импичмент…

Михалыч стоял в напряженной позе, впившись глазами в телеэкран. Андрей же почти не слушал корреспондента, ощущая странное равнодушие. Как будто движения на Охотном Ряду были дурацкой пьесой, разыгранной актерами провинциального ТЮЗа, чтобы отвлечь внимание от чего-то по-настоящему значимого.

Картинка сменилась, теперь показали Ельцина. Он сидел за столом — белые волосы уложены волосок к волоску, а брови грозно нахмурены. Освещение было выставлено искусно — от человека в кадре словно исходило сияние, и просто не верилось, что он способен поступить плохо. Андрей, не особо вникая в смысл, улавливал отдельные фразы: «Конституционный порядок… красно-коричневая чума… остановим любой ценой…»

Обращение закончилось, и снова показали Госдуму. В окнах верхнего этажа бесновалось пламя. Раздался грохот, изображение дернулось и пропало, после чего на экране появилась заставка. Прошла минута, но ничего не менялось.

— Вот черт, — процедил Михалыч.

— Ага, — подтвердил Андрей. — Ну, раз больше ничего не показывают…

Он развернулся, чтобы выйти из комнаты, но зацепился взглядом за что-то на книжной полке. Подошел ближе. Так стоял серый невзрачный томик — латинско-русский словарь. Андрей протянул к нему руку.

— Можно?

— Что? Да, бери, конечно, — Михалыч ожесточенно давил на пульт, но по другим каналам не было прямых репортажей — шли сериалы, и выступали эстрадные юмористы, словно ничего не случилось.

Андрей вернулся в кухню и, прежде чем сесть за стол, достал из кармана паспорт. Вытащил листок отрывного календаря, зажатый между страницами, — тот самый, что дала ему «фермерша» после приключений в Гуняево. Полюбовался на «сороку-ворону» и еще раз прочел латинскую фразу: «Cantus sinister oscinis». Ну-ка, посмотрим, что это значит.

Cantus — звук или песня; заклинание, заговор.

Sinister — левый, дурной, испорченный… Ну, кто бы сомневался… Хотя, стоп, последнее значение отличается. Читаем: «У римских авгуров — благоприятный, счастливый». Да, странные люди — авгуры… Блин! А ведь автор манускрипта — тоже из них. К чему все это? Ладно, одно слово осталось.

Oscinis — происходит от oscen. Значение: «Вещая птица (ворон, сова, ворона), по крику которой авгуры делали предсказания». Опять авгуры, ёрш твою медь.

То есть, вся фраза переводится… Как это сказать поточнее? Пение вещей птицы, звучащее благоприятно. Что-то вроде того. Правда, это для авгуров — благоприятно, а с точки зрения нормальных людей — «левый, дурной, испорченный»…

И вот еще что любопытно. Вещая птица — это, как здесь написано, ворон, сова, ворона. То есть, соответствует иллюстрации. Ну, почти соответствует — на рисунке у нас «сорока-ворона», так в считалочке говорится.

«Ты у нас Сорокин, и на картинке — сорока…»

Бредятина, детский сад.

Если следовать этой логике, то он, Андрей, вопит, как вещая птица, а авгур доволен. С чего бы это?

Короче, ясно одно — пора дочитать эту хрень в конверте.

Он вышел в прихожую и достал манускрипт из кармана куртки.

И снова я гляжу с высоты на живописные окрестности замка. Легкий ветерок приятно овевает лицо. Дочь лорда-наместника стоит рядом. Мы продолжаем прерванный вчера разговор.

— Я счастлива, что здесь родилась, — говорит она. — Да, провинция, задворки империи. Ну, и что? Зато здесь море и корабли. Сердце щемит каждый раз, как я вижу парус. Особенно на закате. Вы не представляете, как это красиво.

— Я вас понимаю. Сам в детстве мечтал посмотреть на море. Но там, где я вырос — лишь бескрайние степи. А дальше на юг — пустыня.

— А в столице вы были?

— Был, конечно. Дворец огромен, подавляет своим величием. Но даже у самого императора вид из окна вряд ли лучше чем здесь, у вас.

Она улыбается:

— Я в этом нисколько не сомневаюсь! И вообще, наш край — волшебный. В самом, что ни на есть, прямом смысле!

— Это вы, наверно, о том, что он соседствует с другим миром?

— Ага. Когда учитель в детстве рассказывал, я прямо прыгала от восторга! Жалела только, что в тот мир нельзя путешествовать. Или все-таки можно? Ну-ка, признавайтесь немедленно — вы ведь авгур, знаете все секреты!

— Нет, — говорю с улыбкой, — учитель вас не обманывал. Уроженцу нашего мира туда попасть невозможно. Оттуда к нам — иногда бывает. У вас тут, наверно, пришельцев ловят периодически?

— Ловят. Не каждый день, конечно, и даже не каждый год. Одного я даже видела — одежда странная, озирается диким взглядом. Как будто привидение увидел. Неужели мы тут такие страшные?

— Нет, конечно. Просто, насколько я понимаю, переход влияет на разум. Многие просто сходят с ума.

— А почему они к нам могут, а мы к ним — нет? Я учителя спрашивала, и он мне объяснял очень долго. Но такими словами, что я не поняла ничего.

— Почему — я тоже не знаю. Хотя, в каком-то смысле, модель вселенной очень проста. Вот, предположим, вы налепили зимой снежков. Они все большие, круглые. Вы их положили в ряд. Плотно, один к другому. Соседние снежки смерзлись. Теперь представьте, что эти снежки — миры. Там, где они соприкоснулись боками, можно перебраться с одного на другой. В окрестностях вашего замка — такое место. Люди из соседнего мира приходят к нам и, если повезет, возвращаются. Но эта дверь — лишь для них. Мы ее, к сожалению, просто не видим.

— Обидно!

— Что делать. Наша дверь — в противоположной точке планеты. Оттуда мы можем шагнуть на другой «снежок». На следующий в ряду.

Она задумчиво кивает. Ветер теребит ее волосы. Огромное белоснежное облако лениво уползает в сторону Седого Хребта. Наконец моя собеседница прерывает молчание:

— Значит, здесь, — она обводит рукой окрестности, — смерзаются два «снежка». То есть, по сути, это ничейная территория?

— По сути — да, — подтверждаю я. — Более того, она скорее принадлежит им, чем нам. Ведь это их дверь, не наша. Просто они этого, к нашему счастью, еще не поняли.

— А если поймут и… придут?

— Тогда нам придется уйти отсюда, — говорю и пожимаю плечами. — Это будет справедливо, хоть и не очень весело. Но вряд ли это случится скоро.

— Почему?

— Осознать, что это их территория, должны не отдельные люди и не правители, а целый народ. Понимаете? И прийти сюда не поодиночке, а огромной человеческой массой. Только тогда они при переходе не потеряют рассудок. Сто тысяч, не меньше — так, по крайней мере, утверждают наши алхимики. Сто тысяч! Вы представляете это людское море? Я лично — не очень. Поэтому думаю, что опасаться нечего. Меня, если честно, волнуют не чужаки, а наши местные… гм… беспокойные личности…